Эпоха героев и перегретого пара
Шрифт:
— Теоретически я понимаю, как построить этот аппарат. Но он будет состоять из тысяч шестерён. Все вычислительные машины вроде арифмометра приводимы в действие мускульной силой одной руки, оттого на механизмы давление малое. Если на дифференциальный агрегат, требующий пудового нажима, подать крутящий момент с мощного внешнего привода, с той же паровой машины, зубья обломаются. То есть нужна точность часового механизма и прочность парохода…
— Или совет товарища, который в этих делах разбирается больше вас, — перебил Джон. — Во-первых, закажем у Аносова лучшую сталь, крепче оружейной. Во-вторых, дифференцированно посчитаем размер первичных шестернёй. В-третьих, это в Англии надо экономить объём и вес металла. В России главное — размах! Если приводной вал сделать
Новые паровые машины, пароходы, а теперь ещё стимботы и дифференциальный вычислитель потребовали не только металлов, угля, рабочей силы. Возросла нужда в точных станках — токарных, фрезерных, сверлильных, зуборезных. А как появились первые нижнетагильские, тут же спрос со стороны появился, и не только для российских заводов.
Аносов жалел, что в сутках лишь двадцать четыре часа, и те использовал как мог. В свободную минуту бомбил Государя и великого князя депешами, умоляя ускорить железную дорогу к Волге и от неё — к Уралу. А также соединить Волгу с Доном, если не каналом, то опять-таки железной дорогой, ибо поток угля, железа и прочего возрос неузнаваемо. Россия, пусть и с запозданием, шагнула в промышленную революцию, сила потрясения от которой не уступает декабрьскому бунту на Сенатской.
О том времени, неуловимо напомнившим энергические реформы Петра Великого и сулившим столько надежд на счастливую жизнь и лучшее будущее, в славе и богатстве, много позже писал Николай Алексеевич Некрасов:
Благодатное время надежд! Да! прошедшим и ты уже стало! К удовольствию диких невежд, Ты обетов своих не сдержало.В том, что не всё удалось как задумалось, вряд ли виноват был Государь Демидов и его нижнетагильские мастера. Страна не жила за неприступными горами и широкими морями, а неожиданный взлёт её торговли и промышленности изрядно обеспокоил соседей-недругов, такого роста не ощущавших.
Глава четвёртая, в которой османский султан желает устроить в России явление Глюка
В строгановском особняке на левом берегу Яузы, щедром презенте фюрера, оставленном Александру Павловичу и после шушенской ссылки, собрались гости. Лилось шампанское, играла музыка, кавалеры приглашали дам на круг вальса, учреждались висты, искушённая публика обсуждала новую Итальянскую оперу, Юлия Осиповна царила как всегда… Но в разговорах, танцах и даже в молчании угадывалась мрачная тень, из-за которой обрывались остроумные эпиграммы, гасли улыбки и даже самые легкомысленные из присутствующих — юные девицы на выданье — ощущали близость трагического и неумолимого поворота, о коем неуместно напоминать вслух, ибо матушка тут же возбранит за mauvais ton [9] . Только мужчины в курительной о предстоящей войне судачили громко и подробно, где первую скрипку ныне играли военные, даже ни разу на поле боя себя не испытавшие.
9
Дурной тон (фр.)
Султан Блистательной Порты заявил о притязаниях на Грузию, Кубань и Приазовье, намереваясь как встарь превратить Чёрное море во внутренний османский бассейн. Павел Второй ответил предложением немедля убраться из Крыма и объявил мобилизацию.
— Александр, любезный, совсем не юн ты, как в Бородине — уже ли дома не сидится? И как бы ни был против я жандармского засилья, но в час войны московский плебс
Хозяин приёма отвлёкся от устных баталий. Сырые и нерифмованные строки великого поэта, складывающиеся уже в некоторый стихотворный размер, подтвердили известный слух — он не отдыхает, творит всегда, без передыху жонглируя словами, подбирая их подобно крупицам мозаичного полотна.
— Прав ты, брат Пушкин, только выхода нет иного. Павел до сих пор зверем смотрит, уж год я на грани отставки. И шушуканье за спиной изрядно надоело. В речах о Бородине меня разве что ты вспоминаешь, остальные норовят попрекнуть конфузом под Муромом, где я под знамёнами Пестеля пробовал воевать Демидова.
— А сейчас царь-батюшка глаз не сводит с Юлии Осиповны и оттого к тебе неровно дышит, — добавил поэт. — Нет справедливости у государей. Меня он тоже в Крым решил отправить.
— Господи, тебя-то зачем?
— Чтоб патриотическая муза снизошла, и я, подобно Державину, отписал хвалебную оду Императору.
Строганов расхохотался, привлекая лишнее внимание.
— Что-то совсем Пал Николаич от земли оторвался, хоть и сложно ему при изрядной-то массе. Пушкина — в придворные лизоблюды! И что ты ему ответствовал?
— Государей не принято посылать на срамные уды. Сказал ему уклончиво, что искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою. Вдохновения не сыщешь, оно само должно найти поэта. Приехать на войну с тем, чтоб воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой — слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не моё дело, — Александр Сергеевич хитро прикрыл один глаз. — А чтоб не докучал мне он более, я принял с благодарностью приглашение Ермолова. Алексей Петрович — мой друг, а новая турецкая война Кавказ не обойдёт. Так что обрету в горах и вдохновенье, и толику рискованных предприятий, кои мне по сердцу.
— Мудро решил. Стало быть, до окончания войны больше не свидимся?
— Мужчины меж собой легко переносят расставание, брат. А как же с дамой сердца? — тёмные пушкинские очи качнулись в сторону малой залы, где блестящая хозяйка развлекала гостей. — Чем заменишь ночи, полные неги и страсти? Разве что этим:
Я научил послушливую руку Обманывать печальную разлуку И услаждать безмолвные часы…— Нехорошо пошутил-то, Александр Сергеич! — граф неподдельно возмутился скабрёзной вольности поэта. — У самого, баловня женщин и судьбы, небось не завелось сердечной привязанности, чтобы в кавказской дали сердце ёкнуло? Твой вечный стиль — стихи сложить о любви неземной, «я помню чудное мгновенье», назавтра посвятить другие вирши иной властительнице дум.
— Вредно тебе с поэтами общаться. Сам строфой заговорил. Но ты не прав. Пройдём в зал, и там непременно познакомлю с Натальей Николавной Гончаровой, истинной belle femme. Поверишь ли, но когда впервые увидал её, она не вошла — взошла подобно звезде, затмив другие светила, — тут Пушкин взгрустнул. — И, увы, с её маменькой, которая на помилуй Бог не хочет видеть подле дочери ветреного поэта. Сие зловредное существо рассудило, что дочь интересна и модна, и для многих желанная партия, оттого скорее тщится выдать её замуж, ибо война убивает женихов. Посему, мой толстокожий друг, убегаю на Кавказ от любви возвышенной и неразделённой.
Закончился приём у Строгановых, и следующий тоже, а в воздухе таяла весна, несущая на этот раз не предчувствие легкомысленного лета, но ожидание просохшихся дорог, по которым пойдут войска, дабы вернуться в куда меньшем числе. Ермоловская победа над персами, поднявшая боевой дух в новой Империи, здравомыслящим людям не застила взор обманчивыми надеждами — османская армия не в пример сильнее шахской. Это поняла и Юлия Осиповна.
— Если с тобой что-то случится, я не переживу!
— Генералов редко убивают, душа моя. Скажи лучше, когда сама Москву покинешь. Дородный сластолюбец непременно начнёт домогательства.