Эпоха героев и перегретого пара
Шрифт:
Новосозданная бригада, усиленная подкреплением и полком лёгкой артиллерии, управлялась из рук вон плохо. Граф понимал, что защитники плацдарма приносятся Паскевичем в жертву, как и плутонги в пограничных фортах, посему здесь ляжет в землю далеко не цвет русского воинства… Но они — живые люди! Пока живые. Полдюжины опытных офицеров и три десятка унтеров превратили бы очень сырое соединение во что-то боеспособное, с большими шансами удержать осман.
Турки навалились после полудня на едва подготовленные позиции, направив силы, не менее чем вдвое превосходящие числом. Пушкари отстреливались, высадив за пару часов до сотни зарядов на ствол, плутонги отбивались от янычар и татарских отрядов, несколько раз противник врывался на плацдарм, и его отбрасывал резервный батальон… Силы защитников таяли, как и нападавших, потому что ни одной, ни другой стороне не поступило подкрепления.
«Когда переправятся наши?»
«Где Паскевич?» «Где десант?»
«Когда?! Когда?!!»
Строганов знал ответ на эти вопросы, но ничего не говорил людям. Десант в тыл — обманка, дабы вытянуть на себя как можно больше турок с вала Ор-Капы. Основной штурм в лоб, поддержанный бронеходами и тяжёлой артиллерией. Здешний кошмар закончится, только когда со стороны Перекопа прорвутся наши и смахнут остатки мусульман вглубь Крыма.
Это произойдёт через день или через два. Останется ли хоть одна живая душа на плацдарме? Не известно. Вряд ли.
Снова прорыв, и резерва практически нет… Граф лично повёл людей, сведённых из батальона в одну неполную сотню.
Спереди всё заволокло дымом, из которого бабахали пушки, а янычары выпрыгнули что чёртики из табакерки, сшибаясь с русскими грудью в грудь. Несмотря на присутствие здесь своих солдат, турки продолжили стрелять, а возможно и не знали о прорыве, забрасывая русские позиции ядрами с шипящим быстрым свистом и гранатами, сипевшими медлительно и зловеще.
Разрядив пистолеты, Строганов увидел справа от себя юного прапорщика и дымящую гранату у его ног; солдаты и унтеры бросились в стороны, на землю.
— Стыдно, господа! — воскликнул он молодым, звонким голосом. — Русским не престало кланяться ядрам.
Когда чуть развеялся дым от разрыва, офицер лежал на земле, а по мундиру расплылось тёмное пятно. Прозрачные глаза на побледневшем лице спросили: «это конец?» и закрылись, не дождавшись ответа.
Другая граната попала в зарядный ящик. Грохот удара вдруг сменился непроницаемой тьмой, и Александр Павлович не узнал, что буквально через полчаса на берег хлынули русские войска. Паскевич и ему не открыл всей правды. Командующий обманул турецкого генерала, пожертвовав на убой заведомо слабый десант. Турки сочли сие отвлекающим манёвром, и оставили главные силы на валу, где начался нешуточный обстрел. Выждав, сколько возможно, генерал выслал гонца на косу, велев переправиться на восточный берег сразу двум дивизиям. Они пересекли узкий пролив и буквально по трупам — русским и турецким — бросились в атаку до самого Сиваша. К утру Девлет-Гирей, отрезанный десантом от Центрального Крыма и прижатый с севера основной массой русских войск, капитулировал при почётном условии: оставить оружие и начать ретираду в Анатолию.
Паскевич не возражал. Он намекнул — более того, татар забирайте. После поддержки османам не ждёт их в России счастливая жизнь. Эвакуация затянулась на месяц.
Вести тогда доставлялись со скоростью всадника, скачущего на перекладных, по крайней мере — до ближайших рельс. Поэтому победная реляция достигла Москвы не сразу, лишь через день после ермоловской, который разбил осман в Западной Армении и вышел к Карсу.
Глава седьмая, в которой Император Павел Второй желает объясниться со Строгановым, но не может этого сделать
После обедни Государь занемог. Зазвали лекаря. Он пустил кровь, отчего свекольно-бордовый цвет лица Императора посветлел на время. Затем доктор пользовал августейшего больного шпанскими мушками, целебными настойками и велел прикладывать холодное к голове.
В сём удручающем виде, беспомощно расплывшегося на ложе, Павла Николаевича увидел Паскевич. Не глядя на немощь, Император велел доставить командующего к себе.
— Чую, плохо мне… Бог дал, дожил до светлого дня турецкой виктории… Расскажи, как…
— Решительно и беспощадно, Всемилостивейший Государь. Только короток мир с османами. Нужно Карс и Константинополь отобрать, с Балкан выгнать басурман.
— О-хо-хо… Чаянья мои заветные… — Государь попробовал привстать, но снова рухнул на подушку, обеспокоив камергера и лакеев. — Англичане не позволят, окаянные. Им османы — как сторожевые псы, чтоб Россия не прирастала к Средиземному морю, не торговала с миром из южных портов.
— Значит, нужно быть сильнее Британии!
— Да, генерал… — царь чмокнул губами, и лекарь промокнул струйку слюны, капнувшую из угла рта. — Теперь генерал-фельдмаршал. Я велю… подпишу…
— Премного благодарен, Всемилостивейший Государь, — Паскевич вытянулся, стукнув сапогами. — Служу Вашему Императорскому Величеству.
— Да не прыгайте… Голова кружится, — Демидов, несмотря на признание слабости, вдруг широко раскрыл глаза и приказал всем удалиться, оставив лишь полководца. — Иван Фёдорович, дело есть, весьма приватное и деликатное. Уважьте умирающего.
— Жить вам до ста лет, Государь!
— Хотелось бы… Но не перебивай. Назначаю вас душеприказчиком. Не перебивай!… - повторил больной, увидев протестующий жест генерала. — Сын, цесаревич… не мой он сын. Я тогда Аврору Шарлотту не посещал. И трон ему оставлять не хочу. Лучше племяннику; Анатолия регентом, до совершеннолетия императора.
— Воля ваша, государь, однако слова мало. Прикажете вызвать секретаря?
— Прикажите… Но вот что поведайте, как Строганов? Виноват я перед ним. Хочу увидеть, поговорить по душам. Пока поздно не стало.
— Боюсь, уже поздно, Ваше Императорское Величество. Погиб он в Крымском десанте. Стоял возле зарядного ящика, даже тело опознали без уверенности. Там, простите, сплошное мясо. Неведомо, как православных от турок отделить, когда руки, ноги, головы — вперемешку.
— Прискорбно крайне… — Император, похоже, действительно опечалился. — Грех на мне. Возжелал я его супругу, невесту даже, пока Александр Павлович в Сибири ссылку отбывал. Соблазнением намекал, дескать — будь со мной милее, глядишь, и Строганов раньше вернётся. Ан нет, гордая она, сама в Шушенское понеслась. Выходит, и графа больше нет, и я… не кавалер.
— Батюшка грехи отпустит.
Император примолк на минуту.
— Дай-то Бог. И перед Юлией Осиповной повинился бы, да не могу. Вызов в Кремль примет превратно…
Лейб-адъютант осторожно доложился о прибытии. Царь продиктовал свою волю о престолонаследии, указ о фельдмаршальском жезле для Паскевича и ещё несколько неотложных повелений, подписал их, после чего попросил оставить его для отдыха. С вновь налившимся лицом, обрюзгший до неприличия, страдающий грудной жабой, плохой печенью и прочими признаками окончательно расстроенного здоровья, монарх походил на пожилого, изрядно изношенного мужчину, слишком приверженного сладострастию, чревоугодию и иным порокам. В ту пору ему исполнилось тридцать пять лет.