Эпоха героев и перегретого пара
Шрифт:
Братья снова переглянулись. Ответил старший.
— Курсант Паскевич находится на борту фрегата «Шеннон» в учебном плавании.
— Что-либо помешает ему отправиться домой на вакации после возвращения «Шеннона» в Портсмут?
— Мы рассчитываем избежать даже обсуждения негативных возможностей, — снова взял слово Вильям. — При наличии разума и доброй воли вашему сыну ничто не угрожает.
Следующую реплику Строганов буквально выдушил из князя, и даже англичане, не понявшие короткий русский диалог, заподозрили, что переводчик — не просто слуга.
— В таком случае я отказываюсь от любого сотрудничества категорически. Желаю знать: что будет с моим сыном?
— Возможны самые печальные последствия, —
— Вы убьёте его.
То, как изуродованный русский произнёс эту фразу, спокойно принимая будущую смерть юноши, на миг вывело судовладельца из равновесия. От его внимания не укрылось, что князь промолчал. Стало быть, переводчик — отдельная фигура. Как его, Troshkin? Имена обслуги запоминать не принято. Впрочем, с ним предстоит разобраться потом.
— Скажем так: вы более никогда его не увидите.
Как ни в чём не бывало, словно речь зашла о ценах на пеньку, русский продолжил:
— Тогда его светлость готов выслушать и обсудить ваши предложения.
Глава третья, в которой недостопочтимые джентльмены получают неожиданный ответ
Через три часа в номере отеля, снова обсуждая гнусную выходку английских торгашей, Паскевич, несколько оглушённый изрядным возлиянием коньяка, спросил:
— Ради всех святых, Александр, какого дьявола вы в самом начале спровоцировали негодяя на прямые угрозы?
— Потому что требовалось, чтобы баронет произнёс роковые слова не позднее чем через четыре минуты.
Он водрузил на низкий столик у камина свой объёмистый и тяжкий саквояж, с усилием вытащил из него железный ящик с коническим раструбом наверху.
— Не забывайте, Иван Фёдорович, мы живём в просвещённом девятнадцатом веке, полном великих изобретений и технических премудростей. Этот аппарат придумал французский механик Роже Брюно и продал его вместе с чертежами моему тогдашнему хозяину, бею, который для лучшего сохранения тайны приказал отравить инженера. Устройство просто и остроумно, не сомневаюсь, что в Европе его снова изобретут. Лондонский часовой мастер за немалые деньги изготовил сию снасть за неделю, однако барабан я заказал в ином месте и сам собрал воедино. Послушаем!
Страшно искажённый, перебиваемый треском, но при этом вполне различимый голос сэра Эдварда повторил в гостиничном номере главную угрозу: вы более никогда его не увидите.
— Грандиозно! — воскликнул князь. — Сейчас же идём в полицию!
— Увы, — остудил его безжалостный граф. — Там нас подымут на смех. Британская полиция не видела никогда фоноскопического аппарата. Подлец Кунард, если не растеряется, объявит это мистификацией. К тому же из-за помех мы не сможем доказать, что роковые слова произнёс именно он, а не кто-то с похожим голосом. Наконец, после второго-третьего раза звучание станет совершенно дурным, нужно менять барабан, взводить пружину и делать новую запись. Так что техническая неожиданность припасена для другого благородного дела — шантажа.
— Господи! — Паскевич даже руками взмахнул. — Кого же вы собрались шантажировать? Баронета?
— Именно.
Князь снова налил коньяк и с неудовольствием обнаружил пустоту в штофе.
— Ежели у вас такое оружие в запасе, отчего вы отвергли их условия? Потом объясним регенту, что нарочно ввели англичан в заблуждение ради вызволения Фёдора, но никаких тайн выдавать им не думали.
Строганов сложил в саквояж изобретение покойного француза.
— Короткая память у вас, Иван Фёдорович. Ни сын, ни семья в России не могут спать спокойно, пока джентльмены из Сити позволяют себе угрожать русским. С англичанами только так — на пощёчину отвечать кулаком в челюсть, вынося её напрочь. Более того, скажу я вам, князь, — Александр Павлович сложил руки на груди в знаменитом наполеоновом жесте. — Ни один русский не может чувствовать себя в безопасности на проклятом острове, если не вселить в каждого его обитателя панический страх перед самой мыслью, что в отношении подданного православной империи он вздумает сотворить какую-то гадость.
— Мне плевать на других, граф! — Паскевич вскочил нос к носу со своим доверенным и не оправдавшим доверие наперсником. — Пусть о других заботится правительство! Я приехал сына освободить. Вижу, вы мне больше препятствуете, нежели способствуете.
— И вы готовы на всё? Ехать в Нижний Тагил, выведывать марки стали, красть чертежи арифметического аппарата и расчёты машин тройного расширения? Одумайтесь, господин фельдмаршал. Ежели принять условия англичан, Фёдор останется в Британии и без малейшей гарантии, что живой. Отдадите русские секреты в обмен на его бездыханное тело?
Немолодой и весьма уравновешенный князь готов был, казалось, ударить своего бывшего подчинённого, однако взял себя в руки и одумался.
— Вы не понимаете, сударь… Вам не приходилось, слава Богу, бывать в подобных условиях. Сын, единственный наследник родового титула, надежда всей моей жизни, кровь от крови, неизвестно где. Это ужасно, нестерпимо — обречь себя на месяцы мучений и безвестности, не зная что с ним, надеяться что жив…
Он рухнул в кресло, обхватив голову руками. Коньяк оказался бессилен смягчить переживания.
— Именно поэтому мы поставили условие — убедиться, что он прибыл в Портсмут во здравии, и только после этого обсуждать дальнейшее. Вы будете точно знать, что он жив и на острове, — взгляд Строганова затвердел перед произнесением финальных, особо жестокосердных слов. — Или убит, тогда думать надо о мести, а не о предательстве России.
Через две недели, когда уже во всю расцвёл июнь, они выехали в Портсмут. После памятного разговора в отеле между князем и графом пролегла тёмная тень отчуждения. Паскевич тысячу раз себя спрашивал, не ошибся ли горько он, призвав в помощники неразведённого мужа своей супруги. Что движет им, быть может — досада? И несчастливый конец истории с Фёдором послужит ему лишь поводом для удовлетворения? Князь гнал прочь от себя недостойные мысли, но они возвращались вновь и вновь, подгоняемые жизненным опытом, который подсказывает: дурные предположения в отношении людей часто оправдываются.
Поэтому до старинного английского городка Питерсфилда ехали в молчании, сидя друг против друга в вагонном купе, там вынуждены были сойти — железная дорога дальше лишь строилась, и до побережья предстоит добираться в экипаже. Князь направился было к дилижансу, но граф остановил его и показал на непривычное глазу сооружение, напоминающее поезд, только стоящее на обычной дороге.
— Раз уж мы в Англии, ваша светлость, отведаем вкус путешествия на местном механическом чуде.
Локомотив состава, длинный вагон с несколькими колёсами, спереди был увенчан местом рулевого, поворачивающего тележку с двумя направляющими колёсами. Кочегар, он же машинист в одном лице, именуемый по-французски chauffeur [18] , занял высокую кабинку в задней части, рядом с высокой дымовой трубой, непрерывно изрыгающей вонь и копоть. Под пассажирскими оконцами поблёскивала синяя гордая надпись: «Паровые дилижансы Уолтера Хэнкока».
18
Произносится как ш'oфер. Со временем, с переходом на продукты из земляного масла в качестве топлива, нужда в бросании угля отпала, и кочегар превратился в водителя.