Эпоха Големов. Эпидемия Свободы
Шрифт:
Председатель тоже не имел ничего общего с той сакральной высокой фигурой в капюшоне. Это был худощавый пожилой мужчина с лысой головой. Он поднял газа от рукописи, распластавшейся на столе, и не спеша протер платком вспотевший лоб, надел хрупкие очки в золотой оправе (и снова это проявление любви к архаичным вещам), прошуршал пласт-бумагами, для чего-то включил-выключил монитор – вроде как проверял, не поступило ли сообщений, посмотрел по сторонам, в окно и, наконец (о спасибо тебе господи!) снизошел до взгляда поверх очков. Знал ли он, что сейчас сделал всего ха три секунды? Скорее всего, знал. Показал, что я не из числа тех, кому он может уделить час-минуту-секунду своего графика. Но не только. Он убил чувство, может, несколько детское, волшебного ожидания, светлой надежды, с которым я пересек не один парсек пути. Все исчезло, оставив только недоумение.
– Слушаю, – сказал Председатель.
Не готовый к такой встрече, ожидавший большей… заинтересованности в себе, что ли, я растерялся:
– Несколько месяцев назад… э-э-э я присылал вам рукописи. Рассказы, повесть.
– И что?
Я опешил. «Ну, ничего себе „и что“!» Во мне возросла какая-то волна возмущения, откуда-то от района живота она подняла свой гребень к самому мозгу, но я лишь вздохнул и сказал:
– Я прилетел из Сухасулу. Вчера.
– Из Сухасулу, говорите? Да, вспоминаю. Рассказы, значит?
– Да, рассказы…
– И повесть, значит?
– Да, и повесть…
– Юмористические, исторические, – вспоминал он, – Что-то там про кур в духовке… Что-то даже политическое было, нет? Какие-то пасквили, какой-то сарказм… Значит, молодой человек, так. Читал я, читал. Есть пара любопытных моментов, но не более. Это, знаете ли, не литература. Все очень сыро. Пока рано о чем-либо говорить. Такая писанина не достойна читательского внимания.
Последние слова стали приговором. Я не мог поверить, что он говорит о моих работах.
– Уровень не выше школьных сочинений. И у вас слишком буйная фантазия, необоснованно буйная. Это ни к чему не приведет. Вот давайте, в пример, повесть. Как там ее?
– «Подставная реальность», – севшим голосом подсказал я.
– Да. Значит, герои там встречаются с какими-то ожившими мертвецами, сражаются… ожившие мертвецы! – он скривил губы, – Да кому такое интересно! Это же бред!
– Но в книгах, например, у Марко Одинова можно прочитать и не такое. Там мы встречаем и магов, и армии злых сил, кошмарных тварей, населяющих выдуманные им миры. Сочинения Одинова пользуются огромной популярностью!
Председатель пропустил мои слова мимо ушей и только презрительно скривил уголки рта.
– Какому человеку, я имею в виду людей с нормальной психикой, кому интересно читать о всякой мертвечине! Скажите, для кого вы вообще пишете?
– Для всех. Больше для молодежи… да и ожившие мертвецы – это ведь аллегория, это нужно читать между строк. Живые люди и неживые, сражающиеся между собой за жизнь на планете, – это наше общество, это мы с вами! Живые – те, кто может размышлять, кто беспокоится о судьбе мира или хотя бы своего города, неживые – существуют сегодняшним днем, они не хотят думать, не желают развиваться, превратившись в общество бесцельного потребления… В этом мое послание для молодежи: уметь, любить мыслить, рассматривать проблему со всех сторон и принимать верные решения, а не следовать слепо чужому курсу, который удобен лишь тем, кто его указал, не идти не своей колеей!
С каждым предложением голос мой повышался, и негодование уже волной цунами хлестнуло по разуму… Как же так?! Почему он не видит очевидных вещей?! Неужели даже в самом Союзе Писателей разучились читать между строк и совсем забыли о литературных приемах, об идее, заложенной в произведение, о самой сути вещей? Более того, не ожидал я подобного подхода от человека, который был поставлен здесь, в Форте Музы, на защиту литературы, одновременно и Стражем, и Великим Мельником, отсоединяющим зерна от плевел. Я чувствовал и растерянность, и возмущение одновременно. Даже какая-то усталость навалилась на плечи, будто я на собственных плечах тащил корабль, сквозь вселенскую тьму, как бурлак, надрывая жилы и стирая в кровь плечи корабельным канатом, а дойдя, понял, что шел не в ту сторону.
Может, я окончательно вспылил бы и наговорил лишнего, но Председатель поднял руку, останавливая мой монолог.
– Для молодежи… – Асгариус саркастически усмехнулся, – Для нормальной, здоровой молодежи? Нет, ваш бред невозможно читать! Можете сжечь свои фельетоны. Хотите стать писателем? Бросьте, это безнадежно!
Я до боли сжал зубы. Слова Набардера пощечинами звенели в помещении. Для чего я летел сюда, преодолевая преграды судьбы, терпя лишения – физические и моральные? Для того чтобы почувствовать, как на тебя выливается поток уничижения, и застывает в изваяние, изображающее бездарность? И никакого шанса… даже одного из миллиона…
– Что-нибудь еще? – спросил Председатель уже каким-то раздраженным тоном.
Я стал догадываться, почему меня ждала такая «теплая» встреча, да и не только меня, на фоне громких криков о том, что литература нуждается в притоке «новой крови», о необходимости поощрения инициативы молодых авторов… Все оказалось красивым только на словах. Неужели финансовый спрут проник и сюда? Там, где пахнет прибылью, правит закрытый круг. И литературные круги тоже не исключение? Сидят три-четыре престарелых толстобрюха и, кряхтя, причмокивая губами, печатают друг друга за «царево золото»?
– Давай, Гали, – говорит один, – Твоя очередь. Нынче тебя будем издавать.
– А я ничего не написал, – разводит руками Гали.
– Так, давай пиши. В бюджет нынче инвестиций подлили. Месяц тебе, иначе следующий в очереди в печать пойдет, то есть, я. Останешься без галат.
– Успею. Есть задумка о нелегком труде этих… печников, о!.
– А что, нынче кто-то покупает печи?
– Эээ… нет, разве что в декоративных целях.
– Тогда, может, ты напишешь про жизнь в штреках на Оруэлле-84? Ха-ха-ха!
– Да ты что, Вали! Ты в своем уме? Во-первых, я в шахтерском деле ничего не смыслю, а во-вторых, там же знаешь, ситуация неудобная… ну его. Я про печки лучше.
– Давай про печки. Да хоть инструкцию к электровенику! Есть место в очереди на получение галат. Вот и буровь. Да хоть про влияние лунного света на квазикозье мясо, но чтобы через тридцать дней…
К черту им новая кровь! Вали и Гали штампуют прибыль и не подпустят к пульсирующей галатами жиле ни одну чужую душу, загубят любые начинания, уже не думая о литературе. Их не мучает совесть и спят они прекрасно… Либо я, действительно, просто графоман… Простой учитель из Сухасулу, придумавший себе игру в писателей.