Эпоха Големов. Эпидемия Свободы
Шрифт:
Маленькая ферма уже давно ничего не растила, поле покрывал бурьян, и только облезлый рыжий пес по кличке Пират иногда угрюмо, по старой привычке, обходил территорию, склонив к самой земле грустную морду и принюхиваясь шершавым носом – не пробегал ли суслик… иных развлечений у Пирата не было.
В тот раз мы с дедом взяли пса с собой на борт, оказалось, что это и его тоже первый полет. Ох и страшно же нам было с Пиратом. Когда запустились двигатели, все время что-то гремело в обшивке корпуса. Казалось, что дед забыл там инструменты, и теперь они от вибрации корабля прыгают внутри фюзеляжа и гремят…
Мы уселись с Пиратом оба на одно кресло, дед пристегнул ремни – так было проще, ведь детских ремней на борту не предусматривалось, а ребенок и
Глиссер дернулся и пополз вверх. Я видел в дисплеях внешних камер, как мы медленно отрывались от поверхности планеты. Клочья бурьяна и земли разлетались в разные стороны. Тогда мы взлетели на целый метр. Это длилось целых невероятных три секунды. Пират в моих руках задрожал и собирался выскочить, но ремни крепко удерживали нашу пару в кресле. Я закричал: «Мы летим! Мы летим!» Тогда-то мы и рухнули. Старый глиссер, видимо, не выдержал дедовых починок и с метровой высоты брякнул тушей об землю, разметав клубы пыли измученного жаждой поля. Двигатели надсадно ухнули и замолкли с каким-то разочарованно-скрежущим стоном.
Через полминуты я уже восторженно скакал вокруг обшарпанного и слегка помятого глиссера, собирая разлетевшиеся вокруг заклепки от обшивки и еще какие-то нужные деду кусочки металла, чтобы он снова с помощью фургона и лебедки затащил это корыто в ангар и несколько недель покрякивал под кораблем, постукивая инструментами…
Спустя пару месяцев к нам прилетели какие-то люди в ярко-синих комбинезонах. Огромный грузовой корабль приземлился в поле, закидав крышу фазенды песком, клочками сухой земли и замшелой травы. Высокие крепкие мужчины с помощью тросов и машин выволокли дедушкин глиссер в поле, а потом беззубая пасть грузового корабля поглотила наш кораблик. Я не понимал, что происходит, прижимался к деду и едва не рыдал. Но дедушка похлопал меня по спине и сказал:
– Не переживай. Все будет хорошо. Наш кораблик немножко заболел. Скоро его вылечат. Дадут ему новый современный корпус, подлатают где надо, а что надо – заменят. Время мое пришло. Чувствую. Кораблик вернется новеньким и будет ждать тебя в ангаре. Когда ты повзрослеешь, сможешь прорвать атмосферу Сухасулу и полететь в открытый космос. А дедушка будет смотреть на тебя со стороны звезд и улыбаться. Поверь мне, так и будет…
Еще через месяц деда не стало…
Он оставил мне глиссер и ферму. Но в наследство я вступил лишь частично: неожиданно оказалось, что передавать потомкам ферму дед не имел права. Право собственности было аннулировано задним числом, так как по версии сухасулинской власти пятьдесят лет назад это самое право собственности оказалось оформлено с нарушениями со стороны все той же власти (которая теперь уже не та, старая, а новая, а полномочия той уже давно иссякли и спрашивать не с кого, а преемственность не работает, так как ошибку совершил какой-то мелкий чиновник, но и спросить с него уже нельзя, так как все давно поменялось и ничью личность установить невозможно, но все это не отменяет факта нарушения какого-то пункта какого-то подзаконного акта) и поэтому земля по факту считалась лишь отданной в бессрочную аренду.
Ферма отошла государству и оказалась перепродана каким-то инвесторам, которые построили там торговый квартал с красивыми огоньками и высокими ценами: там продавалось всё – от молекулярного саморастущего зубного импланта и нестареющего синтетического молока до сверкающих хромированными корпусами пассажирских космолетов передовых моделей… Никакой связи между навсегда уснувшим дедом и его бывшей фермой не осталось. Там давно уже чужая для меня земля, не вызывающая никаких воспоминаний…
В итоге мне достался только глиссер и набор дедовых раритетных ножей. Вернее, только лишь это я и смог забрать с собой. Формально мог забрать прохудившуюся крышу и потрескавшиеся стены старого дома, но с тяжелым камнем на душе, не имея иных вариантов, отдал все под снос. Больше по наследству передавать было нечего. Дед жил бедно. Поле его не кормило, стариковских сил не хватало на возделывание, посевы и уборку урожая. А тот скудный прожиточный минимум, который ему полагался от галактической власти, он, как оказалось, откладывал… чтобы перед своим уходом заказать дорогостоящий ремонт маленького космического корабля и подарить его внуку.
Когда я мыслями вернулся из прошлого в бренную действительность и окинул взглядом деревья, показалось, будто в этой части леса нет больше ни одной живой души. Словно вся богатая флора этого зеленого мира замерла, затаила дыхание. Нависшую тишину можно было бы назвать абсолютной, если бы не странное тиканье или стрекот из глубины леса, сравнимое со звуком ручного старинного, но хорошо смазанного часового механизма…
Откуда в лесу часы? Звук слышался совсем рядом. Я огляделся, но никого источника не заметил. Может, это всего лишь утомленный навалившимися за день испытаниями мозг начал понемногу страдать галлюцинациями? Подобно лесу, и я затаил дыхание…
Нет, точно… из чащи доносились тихие звуки, но рядом никто не тикал. Очень похоже на часы, но в то же время часы какие-то неправильные… Вероятно, разновидность местных сверчков или саранчи… хотя откуда взяться в сумеречном лесу саранче? Но мне ли, человеку, далекому от зоологии, инсектологии и даже фермерства, соображать, где любит жить и стрекотать саранча: мне вообще всю жизнь казалось, что она берется из ниоткуда, пожирает все на своем пути и уносится в никуда, подобно кратковременному нашествию из параллельного мира.
Через несколько секунд стрекотание стихло. Видимо, после моих песнопений тикающие насекомые решили мигрировать со столь неспокойного места. Учитывая тот факт, что голос мой – отнюдь не бархатный баритон, даже не бас и уж тем более не тенор… хотя им ли понимать о мелодичности звуков… или, наоборот, им приелась убаюкивающая тишина под сенью исполинов.
Вдруг что-то мягко коснулось плеча. Сердце едва не выпрыгнуло из груди и бешено заколотило. Я резко обернулся, но позади стояло только гладкоствольное теплое дерево. Тогда не смог выдумать ничего лучше, как задрать голову, и увидел… кошку! Она висела, вцепившись когтями в ствол. Через секунду животное оттолкнулось, вытянулось в плавном прыжке и приземлилось в метре от моего импровизированного аскетичного лагеря. Вот ведь коварное создание! Надо же так незаметно подобраться!
Тут же тиканье возобновилось. Стоит ли описывать удивление, когда я понял, что звук, похожий на тиканье часов, издает эта самая кошка! Самая настоящая, самая обыкновенная с виду кошка, которую человек приручил в незапамятные времена, которая будучи одомашненной, но все же оставаясь в некотором смысле дикой, всюду следовала за своим двуногим хозяином или, может быть, компаньоном.
Еще в начальных классах учебники истории о давних временах описывали нам: когда первые добровольцы в качестве поселенцев полетели в экспериментальном порядке на далекую планету с земной атмосферой и похожей структурой, единственное живое существо, не считая самих путешественников и капсул с эмбрионами крупного и мелкого скота, которые отправились в долгое странствие, была именно кошка.
Взяли зверька вовсе не специально. К экспериментальному полету он имел самое опосредованное отношение. Видимо, кошка так любила хозяина (а может, хозяйку), что бесстрашно последовала на корабль – огромный, самый настоящий город с садами, библиотеками, учебными заведениями, ведь лететь предстояло восемь лет. На обучение делался особый упор, так как первопроходцам, а их было несколько сотен человек (все красивые, молодые – никому из экипажа не исполнилось тогда еще и двадцати пяти), предстояло не только обустраиваться самим, добывать ресурсы, строить жилища, заниматься земледелием, скотоводством, но и подготовить, так сказать, почву для следующей волны.