Эпоха рок-н-ролла
Шрифт:
Я предлагал тебе для перевода “Наречие любви” — один из важнейших текстов эпохи рок-н-ролла, противо-евангелие, вложенное в конверт пластинки Патти Смит “Радио Эфиопия”. Ты отказался. Жаль. Слишком многое делается ясным из него: даже то, почему эпоха рок-н-ролла сменилась эпохой “Красных бригад”…
Попытка написать сакральный текст у Патти Смит заканчивается воззванием к ангелам ада, а слова любви звучат, как безумный и неистовый речитатив шамана; но ты ведь чувствуешь жуткую правду этих слов? “Искусство есть ад” (Блок). Но с тех пор, как Блоком были написаны эти слова, жизнь стала настолько бесчеловечнее…
Насколько?
Я не знаю ответа на этот вопрос. Но этот вопль ненависти — возможно, один из самых искренних звуков, издаваемых человеком в мире голимого бизнеса и всех тех превращений нравов и судеб, которая сопутствует голимому бизнесу. Поэтизировать это смог только великий Феллини (“Джинджер и Фред”).
Здесь я упираюсь во что-то, чего и сам как следует не пойму… Я не согласен с тем, что ненависть и неистовство — это выход, чем бы они ни оправдывались. Может быть, чтобы настроить сердце на музыку любви, нужно быть проще и мужественнее? Эпоха
Жду твоих соображений.
Утри пот (III)
“Те, кто придут после нас, не будут иметь с нами ничего общего, они даже чувствовать будут по-другому.
И им придется создавать свой собственный оригинальный саунд”.
Джим Моррисон, 1968.
Василий, твой текст, который ты посчитал достойной формой отклика на то, что я писал тебе до сих пор, застал меня в самое неподходящее время, в самом неподходящем, надо сказать, настроении. Я только приехал с Енисея от Миши Тарковского, приехал бодрым, здоровым каким-то, полным сил — а тут твой перевод из книги Грэя Маркуса “Блюз…”, который сразу обмакнул меня мордой в… Как бы поделикатнее выразиться? Призрак, Вася, бродит по Европе. Впрочем, и по Америке. И по России тоже. Призрак сатанизма. Я, заметь, спокоен. Я в своем спокойствии захожу столь далеко, что отсылаю тебя к... Да, к работе Мартина Хайдеггера “Европейский нигилизм”, где все объяснено про все, объяснено даже больше, чем способен понять нормальный человек, и про сатанизм, разумеется, тоже, и про эпиграф, который на первый взгляд кажется таким бесспорным… История Роберта Джонсона замечательна. Но Боже мой, как я не хочу всего этого! Не хочу, первым делом, умствования… Вот я силюсь, пишу что-то про эпоху рок-н-ролла, про то, что рок-революция 60—70-х годов — это было нечто совершенно отличное от того, что стало называться рок-музыкой в 80-е годы и уж, тем более, ничего общего не имеющего с той музыкой, которая на слуху сейчас, в начале 2000-х, и все это верно и неверно одновременно, но только все эти размышления, они, понимаешь, постыдны. Кстати, об эпиграфе: Моррисон думал, что революция духа, поднятого волной рок-н-ролла, будет перманентной, он понимал, что ему лично отведен лишь краткий миг в сотворении нового сознания из нового звука, но он был, тем не менее, убежден, что молодые — они придут и дальше, еще дальше продвинут начатое дело… Я тоже так думал. Пока не понял, что ждать нечего. По крайней мере движения в том же тембре, в том же смысловом и звуковом ключе, в той же гамме всех цветов радуги…
Вообще, работа над рок-н-ролльной темой привела меня в какое-то очень возбужденное и смутное состояние, которое сменилось желанием почитать хорошую философскую и даже религиозную литературу; и вспомнились затем лица старообрядцев на Енисее… Конечно, с точки зрения этих людей все, о чем мы размышляем, не имеет никакого оправдания. Это в городе оправдано: бунт, разрушение. А людьми, неразрывно еще связанными с традицией, и с традицией религиозной, тем более, не только вся эта музыка, но и рассуждения о ней должны восприниматься как зло в чистом виде. В рок-н-ролле и лиц-то таких нет, как в “христианстве”. Люблю историю про панка из Сан-Франциско, который “обратился”, заглянув в православную иконную лавку и увидев образ Христа: “У человека не может быть такого лица!” Становится очевидно на любом (особенно современном) рок-концерте, что вся эта музыка развелась и стала возможной только в больших городах, где люди живут скученно, в отрыве от всего живого, ведут стандартизированный образ жизни, в общем-то почти лишенный индивидуальных поступков. Им скучно, батенька, смертельно скучно, а звуковое переживание рок-н-ролльного типа оно настолько офигительно по своей мощи, что люди просто не могут от него отказаться. И жрут все подряд. Приедет в Москву “Uriah Heep” — сожрут “Uriah Heep”. “Nazareth” — оттянутся на “Назарете”. “Машина времени” тоже сойдет, даже Алена Апина какая-нибудь. Потому что современный рок-н-ролл — он вообще во многом превратился в благотворительную раздачу супа, то есть эмоций, толпе худосочных городских обсосов, которые сами себя “завести” не могут.
И это так объяснимо в век “одномерных людей”! Объяснимо, как простое разделение труда…
В музыке рок-н-роллеры сделали одно очень важное открытие. Они открыли принцип несентиментального подхода, грубого взлома. Когда симфонический оркестр окатывает тебя волнами звука, он делает это с известной долей деликатности, даже если потом примется растаскивать тебя на куски; когда Жанна Бичевская или старый Джон Ли Хукер поют под гитару, они люди, и ищут, прежде всего, человеческого сопереживания. Здесь не то. Здесь при помощи электричества звуки грубо взламывают твой череп, врываются в подкорку и рвутся в самый низ, туда, где в человеческом мозгу свернут мозг крокодила, управляющий простейшими двигательными функциями. Бас, барабаны, вспышки света — все долбит прямо по гипоталамусу, и молодые щенки воют и визжат так, как будто уже наступил сезон случки.
В моих словах нет ни малейшего чистоплюйства, хотя сейчас вот, сочиняя тебе письмо, я выяснил для себя, что ни на один концерт приезжавших к нам кумиров нашей молодости я не ходил. Даже на “Флойд”. Почему-то это оказалось не нужно. Только когда приехали “Роллинг Стоунз”, я нарушил правило. И при первом же аккорде я заорал так, что у сидящих рядом кровь застыла в жилах. Но они-то пришли развлекаться, а я ждал этого момента тридцать лет. А когда был на Енисее, все время напевал: “если ты, чувак, индеец, ты найдешь себе оттяг…” дяди Феди Чистякова. Замечательная вещь. Но если в рок-н-ролле есть высокий кайф — то это, конечно, кайф творения.
Я в ничтожной мере ощутил это, записав в двадцать четыре года собственный магнитофонный альбом, что тогда, в 80-е, было принято, и сам чувствовал себя рок-музыкантом во время работы над этим альбомом. И никогда ни прежде, ни потом, мне не казалось, что я так близок к истине — и так близок к погибели. Это был величайший эмоциональный подъем, который, конечно, был чреват катастрофой. Я взлетел, не умея летать. Катастрофа потом разразилась: невозможностью принимать очень многое из того, что я прежде считал необходимым принимать в своей жизни и, вместе с тем, невозможностью ничего изменить. Последовал нервный срыв, который последовательно уничтожал мне пути к отступлению — думаю теперь, что в этом смысле он был необходим и даже запрограммирован. Два десятка песен, одна ложка эликсира свободы — и, как в сказке, — невозможность вернуться назад. Мне кажется, я шел в этот срыв, как в атаку. В Москве 1984 года рок-н-ролл был крайним видом духовной терапии, необходимой для “взрыва” мозгов, не желающих с юности обрести склеротически-завершенный вид. В музыке необычайно ясно было чувство подлинности, прорыва к неизвестности, игры вне правил, правды собственного голоса, собственного звучания, которое потом исчезло куда-то… Именно поэтому совершенно невозможно понять рок-н-ролл “извне”. Как говорил А.В.Михайлов, главное, что надлежит понять в культуре, — это то, как она сама себя истолковывает, самоистолкование. И если необходимо протащить рок-н-ролл через суд Хайдеггера или Хосе-Ортеги-и-Гассета, или Блока, то этой процедуре необходимо противопоставить хотя бы подборку цитат, слов, сказанных самими музыкантами о своей жизни и о своей музыке. А вообще, надо просто идти и делать это. Играть рок-н-ролл. Ибо, несмотря на все скандалы, окружающие эпоху рок-н-ролла и ее героев, речь шла, конечно, и прежде всего, о творении новой Музыки. И помимо павших героев эпоха эта оставила после себя несколько драгоценных слитков настоящей музыки; можно даже не соглашаться с этим, но ничего, ровным счетом ничего, с этим не поделаешь.
Я бы не стал об этом говорить, если бы лично не предпринял несколько попыток отступиться и избавиться от музыки, которую любил в юности. Все они оказались неудачны. Я чувствовал в этой музыке угрозу для себя, невозможность примириться с миром вокруг. Мне бы хотелось войти в какую-нибудь более укромную, более спокойную музыку, настроиться на колокольные звоны, на звуки джаза наконец. Отчасти это удалось, но я только невероятно расширил диапазон своего слушания (мировосприятия?). Я раздаривал старые пластинки… Но в конце концов понял, что без рок-н-ролла все равно ничего в моей жизни не получится, и я смирился с тем, что люблю это.
Возможно, исповедь такого рода и не нужна. Но до сих пор ее не было. Никто еще по-настоящему не сознался, чем является для него эта музыка. Как она влияла на него и продолжает влиять, даже несмотря на то, что почти все из прежнего багажа пристрастий стало ненужным и давно уже не горячит кровь тот набор типовых аккордов, которым ее пытаются вскипятить… Но я по-прежнему люблю несколько вещей: Лу Рида, Тома Уэйтса, “Лед Зеппелин”, “Jethro Tull”… Ну, и “Стоунз”, конечно, способны оживить меня, подобно живой воде, и поднять даже дохлого, раскатившись вещичкой типа “Brown Sugar”, представляющей из себя гимн темной и даже грязной страсти, или “Jumpin, Jack Flash”. Это — прекрасная блюзовая тема, вспышка фейерверка, расцветающая на самом темном дне отчаяния. Песни эти просты, грубоваты, может быть, пошловаты на чужой слух. Однако этот грубый мужской юмор и пиратский оптимизм вошли в мою плоть и кровь. Временами я хотел бы от них избавиться, повыдергать эти гвозди. Но мне кажется, что они заколочены крепко, до гроба…
Помню как с Мишей Тарковским на Енисее мы три дня сбивали и сплавляли по реке плот дров. И когда пригнали плот и трактором выдернули его из воды, то вбежали в избу, врубили “Битлз” и стали плясать от радости. Так что рок-н-ролл — он сам себя утверждает. Через молодость, через движение, через танцы. Иногда утверждает себя даже против желания его опровергнуть. Сам хочешь опровергнуть — а ничего не получается. И смешным делается собственное желание быть таким разумным, таким положительным.Смирившись же, понимаешь, что лучшую музыку в рок-н-ролле, как и любую Музыку вообще, делали люди, которыми невозможно не восхищаться. Хотя чаще всего именно они кажутся обывателям совершенно пропащими психами, и те начинают выдумывать истории о пактах с сатаной, которые музыканты якобы заключили, подобно несчастному Фаусту. Всемирному союзу потребителей совершенно ведь непонятно, почему искусство есть Ад и почему некоторые пассажи Хендрикса звучат так, будто он накручивает собственные жилы на гитарные колки. Вот то, что он ниггер и наркоман, — это понятно. И сатана, как образ, понятен. Рок-н-роллеров всегда подозревали в чем-то таком, и мне не раз приходилось слышать от наших православных батюшек очень почему-то распространенную в России легенду о том, что если прослушивать пластинки “Битлз” наоборот, то в них будут слышны звуки черной мессы. Я возражал, настаивая на том, что и Библию читать наоборот — кощунство, да, кроме того, не существует в мире проигрывателя (а уж тем более современного плеера), способного крутить музыку наоборот. Потом я узнал, что один прецедент все же был: давным-давно два экстравагантных студента Литинститута, перепаяв “плюс” на “минус” и наоборот, запустили-таки в обратную сторону какой-то старенький проигрыватель, не преследуя никаких эзотерических целей, а стремясь только сделать неузнаваемым надоевшее им звучание советских эстрадных пластинок, которыми полна была квартира, которую они снимали. Когда хозяин выгнал их за неуплату, он был примерно наказан. Включив проигрыватель, бедняга услыхал совершенно невообразимые звуки, от которых натурально сошел с ума. К счастью, в современном плеере так просто проводки не перепаяешь.