Эпоха рок-н-ролла
Шрифт:
В действительности же легенда о “Битлз” объясняется совсем по-другому: о том, что на их пластинках зашифрованы некие сатанинские послания, заявил Чарли Мэнсон, глава одной из американских сект, которая в августе 1969-го совершила в Лос-Анджелесе несколько жестоких убийств. После ареста Мэнсон показал, что приказ убивать он получил из сообщений, зашифрованных на “Белом альбоме” “Битлз”. Отвечают ли музыканты за бредовые идеи сумасшедшего? Не в большей, видимо, степени, чем за то, что они родились в эпоху глобальных коммуникаций, когда несколько парней, играющих на гитарах что-то вроде obladi-oblada, становятся известными во всем мире, как боги, и богатыми, как короли…
Не-ет. Если бы мне суждено было написать в жизни коротенькую, но настоящую дьяволиаду, я начал бы свой рассказ в мирном духе Честертона или Конан Дойла:
“…Едва часы в аббатстве пробили полдень и миссис Мэри Хэлетт приготовилась выйти в сад, чтобы распорядиться, наконец, насчет
— Если не ошибаюсь, миссис… этот дом, Котчфорд-Фарм…продается?
Она жестом пригасила его сделать несколько шагов к окну, чтобы солнечный свет осветил его. Лицо было нервно, таких лиц не бывало в Гартфилде, и только сейчас она поняла, что пришедший выглядит то ли чрезмерно усталым, то ли преждевременно состарившимся…
— Мистер?
По узким губам приезжего пробежало подобие улыбки, и в голубых глазах сверкнула электрическая искра:
— Брайан Джонс…”
Заканчивалось бы все, конечно, в Альтамонте, США, где “Стоунз” давали концерт под открытым небом; первый концерт, когда заигрывание с мелким бесом вдруг обернулось грозной рожей дьявола.
Если бы группа не исполняла в Альтамонте песню “Sympathy for the Devil”; если бы появившаяся вскоре после этого безумного концерта пластинка не называлась “Let it Bleed”…
Нет-нет, расследование обстоятельств происшедшего выявило бы столько совпадений, кажущихся случайными только на первый взгляд, что… Да-с, пришлось бы признать, что нечистый здесь высунулся в полный рост, после того, как его так долго выкликали, да, пожалуй, он же и утащил на тот свет столь странного мистера Джонса…
Знатоки говорят, что мать его была преподавателем игры на фортепьяно и что с детства он пел в церковном хоре. Утверждают также, что в юности он изъездил всю Европу с джазовыми и блюзовыми оркестриками, которые стали наезжать из Штатов, и научился исполнять блюз так, как это делают черные. Он потерял равновесие, потерпев юношеское поражение в любви; пытаясь восстановить его, он встречал и бросал сотни женщин, ни одну из которых так и не смог полюбить, хотя спал со всеми, иногда даже не с одной за ночь. По всему свету он оставил детей, таких же неприкаянных, как он сам; впрочем, некоторые девушки приписывали ему отцовство, пытаясь этим снискать его расположение. Говорят о его цинизме, о его аристократизме, ранимости и изысканности…
После смерти, которая поджидала его, когда он вышел из состава стремительно набирающих мировую славу “Роллинг Стоунз”, он должен был бы, по логике вещей, забыться. Но он не забылся. Он остался бессменным участником группы, которую создал и которая исторгла его… Потому что он был Музыкант.
И как любой Музыкант, он получил свои дары от Бога: играл на всех видах гитар, на ситаре, на всех ударных, на вибрафоне, на саксофоне (вместе с “Битлз” соло в “Baby, you,re a rich man”), на арфе, на органе… Он был одержим музыкой — и друзья всегда видели в этом опасность для него. Он путешествовал по миру, коллекционируя звуки: звуки священных барабанов Цейлона, звуки марокканских флейт и труб… После его смерти “Стоунз” выпустили пластинку “Brian Jones presents the Piprs of Pan of Jajouka” и впоследствии именно ему посвятили несколько своих неожиданных музыкальных проб. Сам он, покинув группу, собирался вроде бы начать совместный проект с Джоном Ленноном — и в этом случае мы получили бы, конечно, один из самых фантастических коллективов в истории рок-музыки. Но он не успел стать никем другим, кроме как укатившимся в сторону “камнем”.
Я думаю, ему бывало страшно в жизни, но никогда не бывало скучно. А если ты хочешь знать мое мнение, дружище Василий, то скука и есть самое страшное зло современного мира. Зло, которое действительно когда-нибудь его погубит. И я готов простить Брайану Джонсу и Роберту Джонсону что угодно только за то, что они оставили такие мифы о себе и столько Музыки. Впрочем, кто я такой, чтобы прощать? Я думаю, что Господь отличит своих блудных детей за одно только то, что им в Господнем мире не было непереносимоскучно. Им было весело: на самом-то деле, они были благодарными детьми.
Отсылаю тебе сделанный Витей Коганом перевод из Тома Вулфа, приятеля небезызвестного Кена Кизи, который в истории рок-н-ролла прославился не столько своим романом, сколько автобусом, раскрашенным, как бабочка, на котором с толпой дружков он приехал на рок-фестиваль в Монтерей. Воспоминания о Кизи еще раз возвращают нас в эпоху рок-н-ролла и позволяют составить представление о характере развлечений тех бескорыстных лет…
Кстати, заметь, что все попытки литературно описать фантастический мир рок-н-ролла оказались сравнительно или совершенно неудачны. Кортасар написал замечательную новеллу “Преследователь”, которая могла бы быть посвящена Хендриксу, но, как ни крути, в действительности в ней речь идет о Чарли Паркере, “Птице”, человеке из мира джаза. Сам подход к действительности в рок-н-ролле и в литературе настолько различен, что с трудом удается совместить их. Все романы, которые с большей или меньшей степенью условности можно было бы назвать “рок-н-ролльными”, — забыты. Только в начале 2000-х рок-н-ролльный принцип неожиданно восторжествовал в поэзии: как и рок-н-ролл, она оказалась нацеленной прямо на подкорку. И главной “пробивной силой” мужской поэзии (в меньшей степени — женской) становятся низкие энергии, мат. Любимый мною поэт Андрей Родионов “взламывает” сознание публики именно такими жесткими, очень тяжелыми и грубыми ударами, от которых она и приходит в восторг, не замечая “тонких смыслов” его поэзии. Так же и рок-музыка взламывает хранилище первобытных сил, глубоко замурованое в душе современного человека. Разумеется, по мере того, как слово переставало быть словом, у рок-н-ролла не могли не появиться братья по разуму в литературной среде (поэтому-то Кизи и приперся на своем автобусе с толпой дружков в Монтерей, поэтому тусовался с Фрэнком Заппой и с “роллингами” Уильям Берроуз). Но в целом “послание” рок-н-ролла формулируется на вне-словесном уровне. Кейт Ричардс это предельно честно выразил в названии альбома “Talk is cheap” (“Разговоры — ерунда”, 1988). Кейт замечательно выразился и в другой раз: “Больше рок-н-ролла, меньше слов!”. Так же и Гребенщиков: “Рок-н-ролл это — хватай бабу и вперед!” Року часто свойственно косноязычие; и если, к примеру, почитать дневники Хендрикса, то, на удивление, в них не найдешь ровным счетом ничего занмательного. Все, что он должен был сделать, он сделал на сцене. Есть еще, конечно, пробы пера Джона Леннона, о которых я не стану говорить, чтобы никого не обидеть, есть трагическая и стоическая фигура Генри Роллинза, поэта, выступающего на сцене в обличье панка и вынужденного вкладывать книжечки своих стихов в конверты своих компактов. Лучшее, что было написано о рок-н-ролле тех времен, когда людям еще казалось, что не сегодня-завтра из моря воссияет какое-то новое солнце, — это “Правдивая книга” Фрэнка Заппы, но ничего подобного невозможно, конечно, написать, находясь вне бэнда. А горы биографий, лучше или хуже прослеживающих жизнь того или другого бэнда от самого начала до самого конца, — это, конечно, продукт современного книжного рынка, не имеющий к эпохе рок-н-ролла никакого касательства.
Всю нынешнюю весну и начало лета я потратил на то, что записывал голоса
птиц — при помощи направленного микрофона, который я докупил к своей кинокамере: в общем, в листве птиц почти не видно, но как они поют — слышно хорошо. Это моя давняя фантазия — записать птиц, а потом пустить по их следу музыкантов, чтобы в результате появилась совместно сыгранная птицами и людьми сюита. В июле — я писал тебе — я услышал Владимира Тарасова (ударные, перкуссия), и меня поразило, как он работает со звуком: ему равно подчиняются и каскады грохота и тихий шорох, производимый смычком виолончели, которым он касается ребра тарелки… Он — гениальный изобретатель. Я рассказал ему о “птичьей” идее и скопировал свои фильмы, чтобы он мог подумать над тем, как это озвучить с помощью ударных. Да! Я врубился: ничего, кроме ударных, не надо. Не надо и жесткого ритма — пульс хаоса сложнее. Это не отречение от рок-н-ролла — просто попытка соткать музыкальную реальность, которая не была бы столь жестка… Все-таки от эпохи рок-н-ролла нас отделяет уже четыре десятка лет — и нет смысла делать вид, что сознание музыки не изменилось за это время так же, как сознание физики, и хотя современные экспериментирующие музыканты употребляют те же психоделики, что и музыканты эпохи рок-н-ролла, творческие задачи у них принципиально иные. Сварные музыкальные металлоконструкции 60—70-х, “квадраты” и риффы интересуют сегодня, повторюсь, лишь музыкантов, сделавших “рок” бизнесом. Творческая задача неимоверно усложнилась: озвучка хаоса, тонких, вибрирующих музыкальных полей, соответствующих “тонким” проявлениям духа, природы, жизнесферы…
Утри пот (IV)
М-р Брайан Джонс почти безвыездно прожил в Гартфилде, среди лесов восточной Англии, возможно, самый счастливый и уж, во всяком случае, самый спокойный месяц своей взрослой жизни, неожиданно обнаружив в бывшей хозяйке приобретенного им дома именно то, что так давно искал: материнскую заботу и ту особую нежность, на которую способны оказываются женщины, внезапно потерявшие взрослых сыновей (а несчастье такого рода как раз и случилось с миссис Мэри Хэлетт до появления в Гартфилде Брайана). Если бы мы писали роман, нам пришлось бы уделить несколько прочувствованных страниц той радости, которую испытывала мать-Мэри, наблюдая, как постепенно приходит в себя ее молодой друг, бежавший из “безумия Лондона” конца 60-х совершенной развалиной, пугающего вида молодым стариком, едва не доведенным до самоубийства своими похождениями, арестами, лечением у психиатра и “реабилитационным стационаром”…