Эра жаворонка
Шрифт:
– Выпьем, - решительно тряхнул гривой Горохов.
– Помянем всех наших.
Они выпили, потом ещё и ещё.
– Ты сам-то как?
– спросил захмелевший Юрка.
– Ничего. Башка только иногда болит.
Горохов неожиданно громко и с облегчением выдохнул.
– Это у всех так... Почти у всех. У меня-то нет. Мне повезло. Ты не переживай, жить можно. Но если что - ты же в Питере живёшь - загляни в дом с пауком.
– С пауком?
– Балкончик на доме есть с решёткой в виде паука. Там... Короче, загляни туда, как будет
Юрка поморщился, рука его дёрнулась к груди, но тут же опустилась. От Вука не ускользнул этот жест. Словно в подтверждение мелькнувшей догадки у него защемило сердце, будто бы сдавленное холодным липким кулаком. Тяжесть за грудиной накатила и пропала, а затем уступила место жаркому непонятному чувству, выражаемому покалыванием в сосках. Но не внутри, а снаружи. И Вук вдруг всё понял.
Глава 8. Итальянский пастушок
В скверике возле дома он споткнулся о тело, безмятежно почивающее под кустом. Ноги в дырявых ботинках, внезапно возникшие на дорожке, по которой Вук обычно почти на ощупь подбирался к семейному логову, вынудили его взвиться соколом и не слишком удачно приземлиться обратно.
– Уважаемый! Эй! Вы бы ноги свои убрали с прохода!
Заспанный мужик с грязными нечёсаными лохмами на голове приподнялся и добродушно пробурчал:
– Окей, окей... А-а-а! Это ты?
Ноги он послушно подобрал, отдрейфовав по-пластунски под куст.
– Я?
– спросил Вук.
– Ну, да. Это я. Мы знакомы?
Мужик, многозначительно вскинув косматую бровь, пожал плечами:
– Выходит, что как бы нет.
– Странно как-то... Вам плохо?
– Мне-то? Мне-то лучше всех!
Вук скептически посмотрел на бездомца: ветхая нестиранная одежонка, колтуны в бороде и шевелюре, кислый запах хронической немытости.
– Это почему же?
– Вук присел рядом на корточки, с любопытством глядя тому в глаза.
– Потому что вы все вокруг страдаете, а я нет.
– У Вас никогда ничего не болит?
– Не, - бездомец потряс кудлатой башкой, - я про другое. Болит, конечно, да только и вас тоже болит. А я говорю про душеньку...
Он именно так и выразился - "душенька".
– ...А душенька у меня и не болит.
– Почему же у нас болит, а у вас нет?
– Янко и сам не понял, что заставило его сесть рядом с пахучим бездомцем и начать задушевную беседу.
Бездомец приподнялся, облокотился о мягкий пучок стволиков. Листва, покрывшая его макушку, казалась искусно сплетённым венком - ни дать, ни взять, античный сатир на отдыхе.
– Я ж говорил: людишки - мясо и говно, - безапелляционно заявил он и тут же поправился.
– Не в смысле, что плохие, а в смысле, что разум у них в животе. И думают только о еде и удовольствиях. А когда думаешь только о своём брюхе, чужие брюхи перестаёшь уважать, и начинаешь думать, что можно чужие брюхи обхитрить, обокрасть,
– Ну, вы даёте!
– восхитился Вук, вспоминая на ходу когда это бездомец ранее делился с ним воззрениями.
– А я вот так не думаю.
– Правильно! Потому что ты уже имеешь разум не живота, но головы. Так сказать, продвинутый представитель человечества. А голова, она что? Она думает и думает, думает и думает... Она много всякого может напридумать, она науку всякую придумает и в космос придумает, как слетать, да только главного никогда не надумает.
– Что же главное?
– А то, зачем человеку всё это надо? И как жить, чтобы никому больно не было? Он ведь видит, что те, которые животом думают, гадости всякие чинят, они в ответ изобретают психологии и законы, философии разводят, да только ничего с животами не поделают. Потому как брюхо к наукам глухо. И тогда головы начинают страдать - против животов они слабаки, а мириться с несправедливостью не желают. И душа у них от этого заболевает.
– Так вы - живот, раз у вас душа не болит?
– Эге, парень! У животов она ещё хлеще болит. Головы - они хотя бы из-за чужих гадостей страдают, а животы - из-за своих. Из-за страха, что кто-нибудь отберёт их кровное добро, и из-за зависти, что у других его больше. А мне-то что? У меня отбирать нечего, но я не завидую. Ибо я не живот, а сердце.
– Вот как. Сердце.
– Ага. Это когда не думаешь, а просто пропускаешь через себя то, что вокруг. Когда думаешь сердцем. И всё принимаешь.
– А если тебя, скажем, поколотят хулиганы? Тоже принимаешь?
– Того, кто живёт сердцем, хулиганы не колотят. Они же не колотят деревья и голубей. Или ветер с дождём. Тот, кто думает сердцем, не испускает никаких раздражительных эманаций...
– Ого!
– присвистнул Вук, удивляясь неожиданному слову.
– ...поэтому его не хочется никому обижать. А коли даже и обидят, стало быть так оно и задумано в данный момент.
– Не понял.
– Ну, смотри. Идёшь ты, скажем, к другу на опохмел, а тут тебя хелисайкл сбивает. И лежишь ты недельку в госпитале. Значит, так и надо. Потому что если бы дошёл до друга, да выпил бы, да разругался, да и приложил бы к его башке табуретку, да и помер бы дружок. А так душенька отвела тебя от беды, заставила отдохнуть и слить агрессию. Тут главное - не думать. Сбили тебя, и радуйся.
– Не думать...
– Пилот печально посмотрел сквозь кусты и странного бездомца.
– Не думать - тяжело.
– А думать - ещё тяжелее. Мысли, небось, целый день скачут, как бешеные козлы, по черепу долбят. А как выключишь их, благода-а-ать! Столько всего начнёшь замечать - запахи, звуки, лучики, тенёчки - эх, красота... Кстати, тугриками не поделишься? Обещал, вроде как. На один обед. Куда их тебе столько?
– Обещал?! Когда ж успел? Неужели по мне видно, что у меня мешок тугриков?
– улыбнулся Вук.
– Я же в форме, не разодет и не в машине.