Эра зла

Устименко Татьяна Ивановна

Среди сваленного на кровле хлама вервольф без труда отыскал моток прочной веревки и, привязав ее к станине неподъемного зенитного орудия, первым спустился вниз, на уровень третьего этажа. Ногами выбив прикрывающие окно доски, а заодно и само грязное стекло, он птичкой влетел в одно из помещений личных покоев его святейшества Бонифация. Затем рыцарь фон Майер помог влезть внутрь дворца неотступно следующему за ним иерею и, ничуть не прячась, открыто пошел из комнаты в комнату, изумляясь открывающемуся перед ним зрелищу упадка и отчаяния. В пыльном углу насквозь промороженного чулана он обнаружил беспорядочно сваленные полотна великого живописца Леонардо да Винчи, покрытые серебристыми разводами изморози, а на полу крохотной

кладовки — бесценную церковную утварь, некогда привезенную из Иерусалима отважными паладинами-крестоносцами. Здесь, в апартаментах последнего из пап, перемешалось все: знаменитые картины, оцененные в миллионы долларов, и поношенные войлочные туфли, золотые византийские вазы и пустые винные бутылки. Этакого бедлама Конрад не видывал никогда и даже не смел представить себе ничего подобного. Ему казалось, что он попал в отстойник человеческой цивилизации, судорожно пытающейся спасти свои самые легендарные творения и грошовые, но столь дорогие сердцу мелочи. В мире образовалась тотальная неразбериха, произвольно смотавшая в общий клубок судьбы тысяч людей, обреченных на мучительную гибель. Тут заканчивалась земная власть и уже не имела значения физическая сила. Отныне спасти этот гибнущий мир мог только Господь Бог или же три его эрайи, наиглавнейшая из которых выступала в настоящий момент на стороне Тьмы. И Конраду оставалось последнее: уповать на чудо, да еще не сдаваться и не отступать перед лицом грядущей опасности, приближение которой он ощущал всеми фибрами своего закаленного в боях организма. Он понимал: на мир надвигается нечто страшное — некое черное первородное зло, способное мгновенно ликвидировать все прежние достижения людей и уничтожить их возможные будущие деяния. Но способен ли он бороться со столь чудовищным противником? Этого Конрад не ведал, но интуитивно догадывался, что узнает в самые ближайшие дни…

Обследовав с десяток пустых покоев, миновав просторные апартаменты с устоявшимся запахом плесени и забвения, вервольф и иерей с трепетом вступили на порог Климентинского зала и толкнули тяжелые дверные створки. Резные дубовые филенки хоть и скрипнули протестующе от их прикосновения, но все-таки поддались напору и нехотя растворились. Взору Конрада предстали огромные холодные палаты, едва освещаемые бледными лучами света, падающими наискось сквозь громадные цветные витражи под потолком. Неприязнь к этому месту вервольф почувствовал сразу же, буквально с первого взгляда. Наверное, когда-то раньше Климентинский зал подавлял своей роскошью и величием, но, увы, его лучшие дни остались в прошлом. Сейчас это сосредоточие христианской веры представляло собой весьма жалкое зрелище, запущенное и отвратительное. В центре грандиозного помещения возвышался папский трон в форме резного мраморного кресла, на котором восседал худой, как скелет, замотанный в шубу старик, а к его ногам преданно прижималось несколько изможденных человеческих фигур.

Немощный старик, в котором Конрад к своему бесконечному ужасу опознал папу Бонифация, судорожно обнимал толстую, переплетенную в алую кожу книгу. Поначалу вервольф решил, что понтифик мертв, но, приглядевшись, различил тонкий белесый дымок дыхания, слабо курившийся над его губами. Кончик носа и скулы папы начинали белеть, на бровях и ресницах скопился иней, глаза слезились, он весь ссутулился и мелко дрожал. Однако следовало признать: этот замерший в кресле полутруп выглядел истинным аристократом, а на его лице лежала печать самого высокого происхождения. Стук подкованных железом каблуков оборотня нарушил могильную тишину просторного чертога. Бонифаций робко приоткрыл правый глаз, затем левый и растерянно заморгал.

— Кто ты, — чуть слышно прошелестел его голос, — храбрец или безумец, осмелившийся посетить нашу скромную обитель?

— Я капитан Конрад фон Майер, — четко отрапортовал вервольф, — командир «Новых тамплиеров».

— Я слышал о вас. —

Бонифаций благосклонно кивнул. — Вы успешно держали линию обороны, прославились героическими подвигами и прочими богоугодными деяниями…

— Ваше Святейшество, когда вы ели в последний раз? — требовательно осведомился вервольф, внимательно приглядываясь к острым скулам и ввалившимся глазам великого понтифика.

— Не помню, — откровенно ответил Бонифаций, слабо шевеля костлявыми пальцами. — Мои друзья согревали меня своими телами, но я уже очень давно не слышал от них ни слова, ни звука…

— Друзья? — Конрад тронул за плечо одну из фигур, прижимающихся к ногам папы, но вместо ответа она заскрипела, словно сухое полено, и кулем повалилась на пол. — Их трое, но, — он потормошил двух других стариков, — все они мертвы. Скончались от холода и истощения…

— Адриен Бонини, Джакомо Катальдини, Валерио ди Серето, — скорбно перечислял Бонифаций, — последние воины Христовы, да покойтесь вы с миром, друзья!

— И вовсе они не последние! — с негодованием воскликнул до глубины души обиженный отец Григорий, пока Конрад перетаскивал в угол зала тела усопших и укрывал их сорванным со стены гобеленом. — А чем мы хуже ваших кардиналов? Мы с Конрадом тоже готовы служить Вашему Святейшеству!

— Зачем мне? — Понтифик равнодушно улыбнулся. — Мой жизненный путь закончен. Послужите Иисусу или хотя бы той, которую называют Дочерью Господней!

— Селестине? — потрясенно переспросил Конрад, закончивший свою скорбную работу. — Вы говорите о Селестине дель-Васто?

— Да! — Лицо Бонифация оживилось, а его глаза налились живым блеском. — А по какому праву вы о ней спрашиваете, командир?

— А почему вы о ней упомянули, Ваше Святейшество? — не остался в долгу Конрад.

— Почему?

— Да, почему?

— Потому что я являюсь ее родным, биологическим отцом! — не выдержав этой пытки загадками, честно признался Бонифаций. — А значит, я имею на Селестину законное право, в отличие от вас!

— Да-а-а? — возмутился Конрад. — Подумаешь, отец! Зато я прихожусь ей мужем!

— Что?

— Кем?

Две пары мужских глаз взбешенно уставились друг на друга, пристально, в упор разглядывая нежданного соперника и желая тому незамедлительно сдохнуть на этом самом месте…

Глава 10

«Дурные вести всегда приходят к нам очень тихо», — как-то написал знаменитый японский прозаик Харуки Мураками. Честно говоря, следует признать, в тот момент из-под его пера вышла совершенно идиотская фраза — одна из тех, которую, прочитав однажды, запоминаешь на всю жизнь. Запоминаешь именно потому, что она нелепа и бессмысленна. Дурные вести не могут приходить к нам очень тихо, ибо они всегда возвещают о своем появлении громким криком отчаяния…

Но великий понтифик все-таки сумел сдержаться и не закричал, хотя, честно говоря, до сего момента он не переставал надеяться на лучшее, ожидая какой-нибудь иной, куда более благой вести. А получил… Вот тебе и благая весть!.. Он впился ногтями в свои ладони и выдавил кривую страдальческую улыбку.

— Так, значит, ты и есть тот самый оборотень, который лишил мою девочку Божьей защиты! — уныло констатировал Бонифаций, обреченно поникая в кресле. — Да ты хоть сам-то понимаешь, что натворил?

Конрад покаянно потупился:

— Сейчас понимаю…

— Сейча-а-ас, — язвительно протянул папа, — а чем же ты раньше-то думал?

Конрад виновато засопел, ясное дело не испытывая особого желания уточнять, чем именно.

— Эх, дурень, похоть и гормоны — это еще нелюбовь! — печально продолжил понтифик. — Ты же всех нас погубил…

— Почему? — несмело прошептал вервольф, чувствуя себя так, будто добровольно согласился подвергнуться аутодафе.

Папа посмотрел на непутевого рыцаря так уничижительно, словно перед ним находился законченный идиот.