Еретик
Шрифт:
Матей подверг настоящей осаде дом доктора Альберти. Благочестивый католик мало общался с миром: он редко выходил, еще реже принимал гостей. По временам из его окон доносились тревожные восклицания, молитвы и плач.
– Пишет свою мистерию, – комментировал зоркий соглядатай, – о страстях господних, которую дворянские дочки будут разыгрывать в канун пасхи.
А вдохновенный автор в творческом экстазе вновь и вновь переживал сцену осуждения Христа, причем особенно его воображение потрясала речь Понтия Пилата.
– Я имею право, – неслись изнутри крики, – осудить тебя, Иисус, ибо власть моя выше власти божьей… Да! Да, Доминис, ты поганый Пилат, предавший Спасителя, ты хотел бы наслаждаться
– Вот негодяй, – вздрогнул Матей, – ведь он собирается изобразить в лице Пилата нашего учителя.
Дальнейшие слова доктора перешли в бессвязное бормотание. В освещенной комнате наверху загремели вериги, скрипнул старый стол, потом на пол упали стулья и раздался бешеный топот, а затем последовали душераздирающие стоны, к разочарованию единственного слушателя, которому так и не удалось пока понять происходящее.
Надо было действовать иначе. Вместо того чтобы торчать под окном доктора Альберти, Матей решил устроить ловушку у его ближайших друзей. Чаще всего доктор заглядывал к дворянину Якову, где собирались и некоторые члены капитула. Дом дворянина находился поблизости от дворца Диоклетиана, с развалин наблюдать было удобнее, чем на углу оживленной улицы. Волнение охватило пылкого семинариста. Надо установить целиком эти тайные связи независимо от того, какую опасность они в себе таят. Из своего убежища он мог видеть чердачное оконце на крыше дома, за которым наблюдал. Не забраться ли туда? Вечером следующего дня он приступил к осуществлению своего плана. Перебросил от стены на карниз рыбацкие шесты и на руках перебрался к дому, а затем пролез в узкое оконце. Итак, он находился внутри, над комнатами верхнего этажа. Разувшись, он осторожно ступал по могучим балкам, которые неплотно прилегали к стенам и кое-где оставляли довольно большие щели; сквозь них проникал свет и доносились голоса.
Вечер за вечером тщетно проводил Матей на чердаке, однако ничего примечательного не происходило. Он приладился даже ночевать там между старыми сундуками и мешками миндаля, тем более что в углу возле дымовой трубы висели окорока и колбасы, к которым, испытывая, правда, вначале угрызения совести, он и стал прикладываться, словно оголодавшая церковная крыса. Совершив первый грех, Матей впал в еще большее искушение, обнаружив щель, через которую можно было заглядывать в спальню хозяйской дочери. Выступы кирпича не позволяли, правда, созерцать волнующую панораму во всей ее полноте, но монашек и тут нашелся, расширив искусительное отверстие. Лунный свет озарял распущенные волосы девушки и очертания ее тела. Легкомысленному наблюдателю мучений фанатика-доктора теперь самому пришлось одолевать искушения, познавая силу совершаемого греха. Жертва, которую он приносил учителю, оборачивалась совсем иным…
Наступившая жара превратила глухой чердак в парную купель, и Матей купался в собственном поту. Ночью беспокойно спавшая девушка сбросила одеяло и расстегнула кружевную рубашку. Терзаемая волнующими снами, она словно предлагала ему себя, соблазнительная и податливая. А возле него не было патера Игнация, чтобы бичом изгнать бесов. В жаркой тьме ворочался он на своем жестком ложе, не имея сил оторвать взгляд от щели в перекрытии. Острые девичьи груди были устремлены прямо на него, точно раскаленные адским пламенем вилы! Он корчился на них, а они глубже проникали в его тело, и временами он терял сознание, словно проваливаясь вниз, и протягивал судорожно сведенные руки к запретному плоду. Точно червь, пригвожденный дьявольскими зубьями к деревянной балке, извивался он, измученный видениями недоступного ему блаженства. Бешеная
На рассвете девушка, сбросив одежды, умывалась. И эту картину он не в силах был выбросить из головы. Он опоздал на занятия и рассеянно перелистывал запаси предыдущих лекции. То, что он наблюдал в узкую щель, было куда привлекательнее всех тайн теологии. На исписанных страницах возникал ее образ, ее округлые плечи, груди… В каком-то тумане он выскочил на улицу, чтобы увидеть ее вновь и вернуть блаженство. Но дома ее не оказалось. По обыкновению она отправилась в сопровождении тетки в церковь святого Арнира, расположенную возле женского монастыря, где настоятельницей была ее кума. Остановившись у входа, потный, жадно хватая ртом воздух, гоноша вдруг пришел в себя, осознав бесконечную греховность своего поведения. У него не было и не могло быть никаких надежд. В изнеможении стоял он у стены а девушка, пройдя совсем близко от него, с озорством бросила:
– А ты, брат Матей, совсем возгордился с тех пор, как попал в академики!
От стыда он не мог поднять на нее глаз и что-либо ответить, впрочем, она сказала все это мимоходом, небрежно, точно обращаясь к своей спутнице. А бы видел себя в своем убежище припавшим к щели и, одолеваемый чувством вины перед нею, еще ниже опустил голову.
– Оставь в покое божьего человека, Добрица! – строго заметила суровая тетка и потянула за собой шалунью.
Ее слова глубоко вонзились в сердце монаха. Божий человек! Это начисто зачеркивало его как человека, как мужчину. И внезапная ненависть к монашеской рясе вновь охватила его.
– Я сам себе человек, – хмуро, но с достоинством ответил он на насмешку.
– Ого, – удивилась юная красотка. – Уж не хочешь ли ты стать таким, как твой учитель?
Ее интонация и надменно надутые губки выказывали отношение к архиепископу в их доме. Да, он хотел бы стать таким, как Доминис, свободным и властным, по это казалось невозможным.
– Запомни, парень, – вмешалась зоркая дуэнья, – в рай попадают через узкие двери.
– Через щель! – внезапно отрезал охваченный злобой монах. А когда он справился с приступом, подозрительная дуэнья уже увлекла за собой болтушку Добрицу. Недоверчивый отец не выпускал девушку из дому без тетки, не предполагая, что дьявол уже проник в его жилище.
Время проходило напрасно. Однажды измученный вконец Матей уснул мертвым сном на своем неудобном ложе. А когда расстался с чудными снами и любимая покинула его, в чердачное оконце лился солнечный свет и с улицы доносился шум повседневной утренней суеты. Пути к отступлению были отрезаны. Он угодил в собственную ловушку, в теперь в любую минуту можно было ожидать появления кого-нибудь из домашних.
Потянулись полные страха часы томительного ожидания. В полдень он услышал голоса внизу, в горнице. Сперва ему ничего не удалось различить, однако постепенно он начал понимать, что речь идет о чем-то чрезвычайно важном. Суть дела заключалась в том, что судьи Большой совет решили отправить письмо венецианскому дожу с просьбой, чтобы Республика поддержала в курии тяжбу сплитского архиепископа о доходах духовенства.
– Проклятие, – неистовствовал каноник Петр, – теперь этот Маркантун заберет в свои руки всю общину.
– О господи, – причитал архидьякон, – епархию и так уже ободрали при Фокони… даже облачений нет порядочных, даже чаши… Да… Алчность Рима на руку Доминису…
– Несомненно, – вмешался чей-то голос, – влияние Доминиса в городе усилится после этой тяжбы… А как тому помешать?!
– Трудно, – бормотал каноник Петр, – трудно, трудно…