ERIKA
Шрифт:
– Пельменей двойную с бульоном!
Жанна, в ожидании посетителей протиравшая посуду, так и застыла с тряпкой и кружкой в руках. Под недоумённым взглядом её готов был я провалиться сквозь землю. Сгорая от стыда, я чуть подался к Карлосу и тихим голосом, так чтобы до Жанны не долетало, начал:
– Слушай, Карлос, брат, на нулях я, с бабками напряг, да и пора мне двигать…
– Я те двину щас! В лобешник! Кули в бар без бабла припёрся? Пятнадцать минут тебе, чтобы бабки найти! Пшёл!
У Жанны челюсть отпала. Она смотрела на меня каким-то другим потухшим взглядом. Что же прочёл я во взгляде этом? Презрение!
– Карлос, брат, сегодня не получится; давай, в другой раз тебя угощу.
Громила, чтобы проследить за моими взглядами, всем корпусом медленно развернулся. Обнаружив за стойкой красавицу-смуглянку, кажется, чуть обмяк. Но в следующую секунду зарычал на неё:
– А ты, шалава, кули зыришь? Пива налей, музон вруби, а то сидим тут как на кладбище! Да пельмени вари, двойную с бульоном! Фраерок вернётся – расчитается, – и, кивнув на меня, добавил:
– Сегодня у нас за его счёт гулям!
Так и сказал: «гулям»; ещё одно словечко из его фразеологического набора. «Гулям» – это пьянка, гулянка по Карлосу.
Даже из дальнего угла, где мы сидели, видно было, как задрожали Жаннины губки. То ли от негодования на хама задрожали, то ли от презрения ко мне; скорее всего – и то и другое! Красная стрелка на моём «измерителе авторитета» колебалась теперь напротив циферки «0». Нужно что-то делать, но зад мой, словно намазанный клеем «Момент», прирос к лавке; я не мог его оторвать, не мог так вот запросто встать и уйти. Липкий страх парализовал разум, не давая шансов ярости, закипавшей где-то на самом-самом донышке души, вырваться на поверхность.
Карлос, меж тем, поманил пальцем. Я нехотя придвинулся, видя своё жалкое отражение в его зеркальных очках, за стёклами которых угадывались поросячьи глаза, полные злобы. В гробовой тишине Карлос прохрипел:
– Кули расселся? Время тикает! – и, выпустив мне в лицо громкую вонючую отрыжку, заржал. Отрыжка эта, словно пощёчина, взбудоражила меня. Кулаки сжались. Мгновенно вскипев, я вскочил и открыл было рот, чтобы высказать жирному мастодонту всё, что о нём думаю… Но тут во всю мощь здоровенных колонок в баре загромыхала музыка. Ирина Аллегрова «решила допеть» неоконченную накануне песню:
… мальчик молодой!
Все хотят потанцевать с тобой,
Если бы ты знал женскую тоску,
По сильному плечу.
Младший лейтенант…
Сквозь режущий перепонки мелодичный грохот и пляску лучей светомузыки, провожаемый брезгливым взглядом красавицы-барменши, шёл я пустым ещё залом к выходу. А императрица российской эстрады всё надрывалась:
…бередит сердца:
Безымянный палец без кольца,
Только я твоей любви ни капли не хочу…
***
Вывалившись на «свежий воздух», свежести не ощутил. Пивной утробный дух отрыжки бандюгана крепко прилип к моему лицу. Нужно было, как минимум дважды с мылом ополоснуться, чтобы смыть с себя это дерьмо! Я шёл домой, а мозг всё бередила эта прилипшая мелодия – песня о молодом мальчике с бирюзовым взглядом.
Вспомнилась прошлая осень: как сидели с друзьями в «Спутнике», отмечая мой приход из армейки. Как тащил тогда Карлос через переполненный зал ресторана под аккомпанемент этой же самой песни высокого худого старика к выходу. И пихал того старика Карлос сквозь прыгающую веселящуюся толпу к дверям так, что видно было – старику несдобровать, разборка намечалась нешуточная. Старик этот напомнил мне тогда одного из попутчиков (кажется, иностранца), с которыми добирался на поезде из Москвы, когда ехал на дембель. Может, это он самый и был, мой попутчик, но в то время я таким мелочам особого значения не придавал.
Пыл поутих. Направляясь домой, я размышлял: «Что же делать-то? Капуста, конечно, найдётся. Но с фигов ли я ему должен? Да и принеси я ему на водяру с пельменями – дело на этом не кончится. Он же, сволочь, продолжения потребует! И не вернуться – нельзя, точно на счётчик поставит. Не вернуться – это косяк. Возвращаться нужно по-любасу! И как-то отмазаться, чтоб не платить. Эх, раньше надо было думать. В самом начале наезд пресекать хоть и сложно, но всё ж проще, чем после выбарахтываться. Пиво не надо было ему покупать! Или нет, ещё раньше. Когда он моё пиво хапнул – тогда и нужно было его окоротить. Сразу! Ну, получил бы по шее пару раз – на этом всё и кончилось бы. А сейчас сложнее. Сейчас я вроде как подписался. Хотя… с фигов ли?!»
Вокруг столика у подъезда тусовалась весёлая компашка – наши дворовые пацаны, человек восемь. Они пили водку, развлекались, как могли, анекдоты травили. Жизнь продолжается; ну, мочканул кто-то Тёмку Чирковских позавчера, что теперь? Я поздоровкался и мне протянули стопарь. Недолго думая, замахнул. Крякнул, занюхав печенюшкой, и протянул стопарь за добавкой. Пацаны, удивившись, плеснули. Повторив процедуру, огляделся. Среди двадцатилетних остолопов увидал белобрысого паренька, лет на шесть-семь младше остальных.
– Он что тут делает?
– Да это Федька-плясун. Не знаешь его?
Я знал, конечно, нашего филейского дурачка. Не то, чтобы совсем ненормальный парнишка, нет, но с некоторым всё-таки прибабахом. Любитель русских народных танцев, а по уму – первоклассник.
– Не наливаете ему? – оглядел я приятелей. – Смотрите, мал он ещё!
– Да что ты! Спровадить его пытаемся. Плясать вот собрался опять, да мы отговариваем: вдруг бабки снова ругаться придумают.
Кивнув, я быстро двинул к подъезду. Услышал долетевшее сзади:
– А что случилось? Что стряслось? Какой-то ты напряжённый!
Ехал в лифте, а перед глазами стоял ненавистный Карлос. «Вот докопался, гад! Что у него, денег нет? Есть, конечно! Просто именно докопаться ему и нужно!» От выпитого голову чуть кружило. Зайдя в квартиру, отогнал бросившуюся лизаться Флору, быстро переоделся. Надел – что похуже; марать, рвать – не жалко. «Думает, шестёрку нашёл? Ещё и подоить решил! Хрена с два!» Деньги (которые у меня с собой вообще-то были) оставил дома. Снял и часы (папин подарок), и серебряную цепочку (мамин подарок). «Это моя проверка на вшивость. Надо драться!» Но как драться с таким амбалом? Шансов ноль!