Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
Шрифт:
Дженни кивнула.
– Bon. Так вот, наш Кэтчпул – любитель кроссвордов, и именно в связи с этим своим хобби он задал мне безобидный вопрос: не знаю ли я слова из восьми букв со значением «смерть»? Я предложил «убийство». Нет, сказал Кэтчпул, мое предложение имело бы силу в том случае, «если бы смерть начиналась на «д». Эти слова пришли мне на ум позже, и пустили мою мысль по новому пути: а что, если бы убийство действительно начиналось с D? Что, если бы первым убийцей была не Ида Грэнсбери, а вы, мисс Хоббс?.. Со временем праздное размышление переросло в уверенность. Я понял, почему именно вы, и ни кто иной, убили Харриет Сиппель. Она и Ида Грэнсбери добирались из Грейт-Холлинга до отеля «Блоксхэм» порознь. Значит, они не знали о присутствии друг
– А правда? – отчаянно переспросил я.
– Харриет Сиппель, как и Ида Грэнсбери, считала, что она одна едет в Лондон, и по очень личной причине. С Харриет связалась Дженни, которая сообщила ей, что им необходимо срочно встретиться. Причем так, чтобы об этом не знала ни одна живая душа. Дженни написала Харриет, что для нее в отеле «Блоксхэм» забронирован и оплачен номер и что она, Дженни, придет в отель в четверг днем, примерно в половине четвертого или в четыре, чтобы поговорить о важном деле. Харриет приняла приглашение Дженни потому, что в письме та написала нечто такое, против чего Харриет просто не могла устоять.
Вы предложили ей то, в чем много лет назад отказал Патрик, n’est-ce pas, мадемуазель? Общение с ее покойным возлюбленным мужем? Вы сообщили ей, что Джордж Сиппель выбрал вас в качестве медиума для разговора с ней, – он выбрал вас, потому что именно вы пытались помочь ему наладить с ней контакт шестнадцать лет назад, но потерпели неудачу. И вот Джордж Сиппель опять попытался послать через вас сообщение своей дорогой женушке. Он говорил с вами с того света! О, не сомневаюсь, вы изложили все в высшей степени убедительно. Харриет не устояла. Она поверила потому, что страшно хотела, чтобы это оказалось правдой. Ложь о том, что души мертвых вступают в контакт с душами живых, которой вы поманили ее много лет назад, – она поверила в нее тогда и продолжала верить все это время.
– Умный вы старичок, месье Пуаро, – сказала Дженни. – Отличник, да и только.
– Скажите, Кэтчпул: теперь вы поняли, кто была та старая женщина, влюбленная в мужчину достаточно молодого, чтобы быть ей сыном? Те люди, которыми вы так увлеклись и которые фигурировали в сплетнях Нэнси Дьюкейн и Сэмюэла Кидда в комнате 317?
– Ну, не так уж я ими увлекся. Но нет, я пока не понял.
– Давайте определимся, что именно сказал нам Рафаль Бобак. Он слышал, как Нэнси Дьюкейн, выдававшая себя за Харриет, произнесла: «Он больше не поверяет ей своих мыслей. И вообще, он вряд ли заинтересовался бы ею сейчас – она совсем себя забросила, да и постарела так, что в матери ему годится». Задумайтесь над этими словами: «Он вряд ли заинтересовался бы ею сейчас» – сначала идет утверждение факта, и лишь затем – две причины отсутствия интереса. Одна из них в том, что женщина могла бы быть ему матерью. Сейчас она достаточно стара, чтобы быть ему матерью. Неужели вы не понимаете, Кэтчпул? Если она сейчас достаточно стара, чтобы быть его матерью, значит, так должно было обстоять дело и раньше. Иначе невозможно!
– А вам не кажется, что вы слегка преувеличиваете? – возразил я. – Без этого «сейчас» все звучит вполне осмысленно: он вряд ли заинтересовался бы ею – она опустилась и достаточно стара, чтобы быть его матерью.
– Но, mon ami, то, что вы говорите, просто смехотворно, – возмутился Пуаро. – В этом нет логики. В предложении было слово «сейчас». Мы не можем делать вид, будто его не было, раз оно было. Нельзя же игнорировать «сейчас», когда оно так и лезет нам в уши!
– Боюсь, я вынужден с вами не согласиться, – сказал я не без робости. – Если бы я строил догадки, то я интерпретировал бы это высказывание в следующем смысле: до того, как она махнула на себя рукой, тот парень не обращал особенного внимания на их разницу в возрасте. Возможно, она не столь бросалась в глаза. Однако теперь, когда она утратила былую форму, он нашел себе женщину моложе и привлекательнее, которой теперь и доверяет свои мысли…
Пуаро перебил меня, весь красный от возмущения.
– Зачем
– Не кричите на меня, Пуаро. Я понял, на что вы намекаете, и все же не согласен с вами. Не все так точно выражают свои мысли, как вы. Моя интерпретация наверняка ближе к истине, чем ваша, именно потому, что, как вы сами говорите, иначе все бессмысленно. Вы же сами говорите: если она достаточно стара, чтобы годиться ему в матери сейчас, значит, и всегда должно было быть так же.
– Кэтчпул, Кэтчпул! Вы начинаете приводить меня в отчаяние! Вспомните, о чем они говорили дальше. Рафаль Бобак слышал, что Сэмюэл Кидд, выступая в роли Ричарда Негуса, сказал: «Насчет «в матери годится» я с вами не согласен. Категорически не согласен». На что Нэнси, изображавшая Харриет, ответила: «Раз ни один из нас все равно не может доказать свою правоту, останемся каждый при своем мнении!» Но почему никто из них не мог доказать свою правоту? Разве это не простой биологический факт: может женщина быть матерью того или иного мужчины или нет? Если она на четыре года старше, чем он, то она не может быть ему матерью. Кто будет с этим спорить! Если она на двадцать лет старше, чем он, то она годится ему в матери – и с этим не поспоришь.
– А если она старше на пятнадцать лет? – спросила Дженни Хоббс, сидевшая с закрытыми глазами. – Или на двенадцать? Иногда бывает… Хотя это, конечно, не тот случай.
Значит, Дженни поняла, к чему клонил Пуаро. Один я оставался в неведении.
– Тринадцать, двенадцать, – какое это имеет значение! Спросите у врача, эксперта в области медицины: может ли девочка двенадцати или тринадцати лет зачать и родить ребенка? Он и ответит вам однозначно: да или нет. Но мы с вами давайте не будем обсуждать биологически возможный возраст для деторождения. Вспомните лучше другое интригующее замечание Сэмюэла Кидда, произнесенное в связи с этим предполагаемым молодым человеком: «Мысли? Да нет у него никаких мыслей, готов поспорить». Не сомневаюсь, вы сейчас скажете, что Сэмюэл Кидд имел в виду дебила.
– Ну, разумеется, скажу, – ответил я обиженно. – Почему бы вам просто не объяснить мне то, чего я не понимаю, раз вы такой умный?
Пуаро пренебрежительно цокнул языком.
– Sacr'e tonnerre! Парой, о которой говорили в номере 317, были Харриет Сиппель и ее муж Джордж. Разговор был не серьезной дискуссией, а насмешкой. Джордж Сиппель умер, когда они с Харриет оба были еще молоды. Сэмюэл Кидд говорил, что у Джорджа Сиппеля нет теперь мыслей потому, что если он продолжает существовать после смерти, то не в человеческом облике. Он – дух, n’est-ce pas? Мысли – продукт работы мозга, но ведь у духа нет человеческих органов, значит, нет и мозга, и мыслей тоже нет.
– Я… О господи. Я понял.
– Сэмюэл Кидд сопровождает свою точку зрения словами: «Готов поспорить…» – потому что он ждет от Нэнси Дьюкейн возражения. Она могла бы сказать: «Конечно, у духа есть разум. Духи ведь могут действовать, и у них есть свободная воля, не так ли? Откуда иначе берутся духи, если их порождает не разум?»
В философском смысле это было интересное наблюдение. При других обстоятельствах я мог бы представить себя на месте собеседников.
Пуаро продолжал:
– Замечание Нэнси насчет того, что женщина теперь годится ему в матери, основано на ее вере в то, что, когда человек умирает, его возраст фиксируется навеки. На том свете люди не стареют. Джордж Сиппель, случись ему вернуться, чтобы навестить свою вдову, явился бы ей молодым человеком чуть старше двадцати лет, то есть в том возрасте, в каком умер. А она, женщина за сорок, оказалась бы достаточно старой, чтобы годиться ему в матери.