Эромагия
Шрифт:
Шагать молча Шону вскоре прискучило, и он окликнул Беринду, хотя и без особой надежды на ответ:
— Величайшая, а кто проделал такой подкоп под землей? При осаде крепости это было бы славно — иметь под рукой что-то наподобие.
— Не знаю я, — откликнулась Беринда. — Неладно что-то в подземельном царстве. Куда это годится, чтобы твердь была изгрызена дырками, словно сыр? Может, из-за такого непотребства гномы и покинули эти места… Вон, погляди!
Беринда скорее не отвечала Шону, а продолжала размышлять вслух. Повинуясь ее жесту, летящий фонарик сместился в сторону, и во мраке проступили очертания стен — это были явно рукотворные сооружения.
— Видишь, Шонтрайль, здесь жили гномы, — продолжала старуха, в то время как шарик света порхал среди руин. — Да оно и неудивительно, места для них самые что ни есть подходящие. И просторно, и под землю спрятано. Любят маленькие паршивцы места вроде этого. Но вот что-то здесь случилось… и они этот зал забросили… И гоблины… — Старуха смолкла, фонарик возвратился на прежнее место перед ней.
Шон торопливо спросил, чтобы не дать ведьме снова уйти в себя:
— А что — гоблины?
— Гоблины тоже живут под землей, враждуют с гномами, примерно как мои феминистки с чародеями вроде Мосина и гендерных колдунов. Гномы отсюда ушли, гоблинам, выходит, тоже здесь скучно сделалось, вот они и подались на поверхность, захватили постоялый двор в лесу. Смекаешь. Шонтрайль? Мы их оттуда шуганули, людоеды и возвратились под землю. Теперь они найдут, куда гномы ушли… Там мы все с тобой и выясним. И кто под землей озорничает, ходы роет. И Сердце Мира вернем… — Старушка снова умолкла, потом вдруг закончила: — Но сперва их всех поколотим как следует. И гоблинов, и гномов. Это уж непременно!
6
— Да, в самом деле, как тебя зовут? — Метла задумчиво облетела вокруг превращенца.
Тот как-то сник, растекся округлым приземистым бугром, потом встрепенулся, отрастил шесть ножек и проворно засеменил к груде тряпья — костюму хозяйки постоялого двора.
— А можно, я бусы свои возьму? Бусы? Бусики? Можно, да?
— Тьфу, гадость какая! — Анита топнула ногой. — Выбрось их, выбрось!
— Ну, можно… бусики… — плаксиво заскулил метаморф. — Это память мне, память о встречах… о разных, о всяких, об интересных…
Из серого бесформенного кома принялись одна за другой вырастать ручки, подхватили ожерелья, стали перебирать, теребя крошечными пальчиками всевозможные предметы, нанизанные на бечевку. При этом верхняя часть оборотня непрерывно менялась, на ней мгновенно вырисовывались и пропадали лица, плечи, груди, согнутые локти и колени… Превращенца била крупная дрожь.
— Ну уж ладно, — неуверенно вмешалась Аназия, — может, позволим ему эти бусы взять?
— Позволим, позволим, — запищал метаморф, отращивая длинную палку, как у метлы Аназии. — Если позволим, я вам денег дам. Денег, денежек! Позвольте бусы! Бусики! Я денежки припрятал, у меня есть! Вы в город идете, там деньги нужны. Позволим мне, позволим? Не отнимем у сиротки последнюю радость…
Палка втянулась обратно. Шесть или семь ручек судорожно перебирали бусы, словно четки, а сам оборотень менялся и менялся — должно быть, припоминал внешность тех, память о ком хранили его странные ожерелья. Тусклые глаза превращенца взирали на ведьму с такой душераздирающей тоской, что сердце Аниты дрогнуло.
— Деньги… — Ведьма задумалась. В Адигене, судя по всему, без денег будет не очень-то весело… — Ладно, бери. Но чтоб мне на глаза твои бусики не попадались! Противно.
— Вот хорошо, вот хорошо, — засуетился метаморф, — давайте денежки из тайника возьмем, да и в путь. А то неровен час опять гоблины заявятся.
Превращенец снова начал меняться, отращивая длинные ноги и втягивая лишние руки. Бусы он послушно держал позади себя, так, чтобы не попадались на глаза Аните.
— А ты разве не в друзьях у гоблинов? Разбойничал-то с ними вместе, а?
— Как же, вместе. — Метаморф тяжело вздохнул. — Заставляли они меня. Грозились, что самого съедят… Я бы и сбежал от них, да куда мне? Чуть что, сразу: «Оборотень! Его бей!.. Хей-хей!» Вы меня не выдавайте, ладно? Не любят нашего брата…
— А за что же вас любить? Вы ж постоянно врете. Вот люди или, к примеру, гномы — те врут, только когда говорят. А ваш брат и слова не произнесет, а уж соврал!
— Такими мы созданы… — снова вздохнул метаморф. — От собственной природы — куда денешься? Ладно, денежки-то… Тайник под половицей, сдвиньте стол у окна, под ним… Да и пойдем отсюда скорее. Правда, уже рассвет, а при свете гоблины не очень-то по земле шляются, но все же…
— Ну в самом деле, — подхватила Аназия, — он же таким создан, как ему не изменяться?
— Ладно, ладно, сговорились… успели уже… — проворчала Анита.
Она глянула в окно — в самом деле светает. Надо же, как быстро время пролетело. Общими усилиями сдвинули тяжелый стол. Под половицей, которая была придавлена ножкой, обнаружилась выемка, в которой покоился кожаный мешочек, завязанный тесемками. Денег в нем было довольно много, но больше мелочь самой различной чеканки. Оно и понятно — небогатый народ ездил лесной дорогой… Еще прихватили остроконечную шляпу Беринды, которую нашли в комнате, откуда старуху похитили гоблины.
Когда путешественники наконец собрались покинуть зловещий постоялый двор, Анита, как и было решено, посадила метаморфа в мешок. Он покорно уменьшился в размерах.
Мешок ведьма подвесила к ручке метлы:
— Обещала за ним приглядывать, вот и тащи. Можешь по дороге экспериментировать со своим сокровищем.
Аназия не возражала, но, пролетев с ношей едва ли шагов тридцать, принялась жаловаться, как ей тяжело. Метаморф подхватил ее нытье, протестуя против тряского и душного мешка. Анита махнула рукой и развязала тесемки. Оборотень проворно вытянул длинные тонкие ноги, обернул чресла мешковиной и зашагал вперевалку, держась подальше от молодой ведьмы и поближе к лаборантке, с которой у него наметилась взаимная симпатия. Вскоре между метлой и оборотнем завязался разговор. Болтали о природе изменений внешности, обсуждали тонкости различных обликов, причем голосами такими высокими и пронзительными, что у Аниты зазвенело в ушах, и она потребовала замолчать или хотя бы говорить потише. Ее окрика хватило ровно на минуту — едва дело дошло до спора о форме носа (какой предпочтительней, вздернутый и озорной или утонченно вытянутый), как снова перешли на крик и не унимались, как ни приказывала им ведьма заткнуться. Вдруг Аниту осенило.
— Эй, оборотень, как тебя зовут? — крикнула она.
Болтовня тут же оборвалась. Вопрос подействовал чудесным образом — метаморф умолк и понуро побрел, не произнося более ни слова.
Молчание продлилось недолго, превращенец с Аназией вновь затарахтели, и ведьма, уже знавшая рецепт восстановления тишины, сердито бросила:
— Эй, оборотень, как тебя зовут?
— Феминистки!
Вместо метаморфа отозвалась метла. Анита сперва не сообразила, о чем она, но тут и сама приметила на горизонте над холмами россыпь черных точек, медленно увеличивающихся в размерах. Это, разумеется, были они — воинственные ведьмы на помелах.
— Эх, как неудачно, — простонала Анита. — Я с ними в последний раз так разругалась…
Аназия призналась:
— Меня они тоже не любят. Я же блондинка… Как бы спрятаться?..
— Поздно, они нас заметили, — встрял безымянный оборотень. — Вот что, давай мне старухину шляпу!
— А? Шляпу… Зачем?
— Некогда, давай скорей!
Оборотень снова принялся изменяться, мешок, в который он закутался в пути, пополз по текучему, неестественно гнущемуся телу, как живой, обволакивая вновь образованные формы. Превращенец нахлобучил на стремительно отрастающие седые волосы ведьмину шляпу — не очень похоже, но издалека его вполне можно было спутать с Бериндой.