Еще не вечер (сборник)
Шрифт:
Работал Толик в «заповеднике» много лет, такое повидал, что даже дома никогда ничего не рассказывал. Служба была непостоянная, то сутки в неделю, то неделя в месяц. Никакого соглашения, деньги в конверте, солидные.
Чаще других в «заповедник» приезжал тот старик, седой, с золотыми зубами. Иногда с семьей, чаще с приятелями. Собирались компании и без него – случалось, холостые, иногда с девочками. Толик быстро научился отличать жен от девочек, последние пили и шумели, первые приказывали и упрекали, да и возраст и внешность у них были совершенно различные.
Годам к семнадцати Толик научился различать и положение мужчин, составил для себя своеобразную табель о рангах. Хозяева и гости. Кто из хозяев важнее, отличить просто: один говорит, другой слушает, один перебивает, другой при этом замолкает. Да и за стол садятся не враз. Кто-то уже расположился, а кто-то оглядывается, выжидает. Очень Толик любил за всем этим наблюдать, особенное удовольствие он получал, когда ритуал по чьей-либо вине нарушался, возникали пауза и замешательство.
Гости вели себя совсем иначе. Приехав, пытались свою машину загнать в укромное место. Старые и не очень, толстые и худые, они все, без исключения, обладали одинаковыми походками и голосами. Приближались к особняку, шаркая, непрестанно кивая, хотя у них еще никто ничего не спрашивал, говорили тихо, пришептывая.
Толик, в белом джинсовом костюме, пробковом шлеме английского колонизатора (подарок золотозубого хозяина), с коричневым непроницаемым лицом (взгляд чуть выше головы пришельца), встречал вежливым поклоном, молча, зная, что такая манера хозяину нравится.
С годами к Толику настолько привыкли, что на него не обращали никакого внимания, вели деловые разговоры, кого-то снимали, кого-то назначали. Иногда, убирая посуду, Толик видел пухлые конверты, о содержимом которых догадывался. Подарки привозили в багажниках и контейнерах, ящиках, банках, коробках, свертках. Командовал разгрузкой и погрузкой Степаныч, к Толику он благоволил, называл крестником, однако держал в строгости.
Здесь, в «заповеднике», Толик прошел высшую школу, научился отвечать, угадывая, что спрашивающий желает услышать, молчать, ничего не видеть, все мгновенно забывать, лгать улыбаясь, лгать с непроницаемым выражением лица, замывать следы перепития, без разрешения Степаныча не прикасаться к голым девкам, даже когда зовут и грозят наябедничать.
Здесь он встретил немолодую, некогда красивую женщину. От нее пахло парфюмерией и коньяком, она годилась ему в матери, даже бабушки, так как Толику в то время стукнуло лишь шестнадцать, и была женой лица очень приближенного.
– Ты, мальчик, можешь пойти далеко, – сказала она, пресытившись, – только худощав больно, займись своим телом.
Толик приобрел гантели, штангу, специальную литературу (художественную читать перестал), в сарае организовал спортзал.
Через год «учительница» вновь пригласила его к себе, оглядела, довольно улыбаясь, ощупала наливающиеся мышцы, сказала:
– Каждому свое. Будешь слушаться, сделаю человеком.
Толик слушался, жил красиво. Степаныч перестал разговаривать покровительственно, в его голосе зазвучали нотки уважительные.
Несмотря на холуйский и паразитический образ жизни, Толик вырос парнем незлым, страстью к вещам и накопительству не страдал, охотно ссужал пятерки менее удачливым сверстникам. Его нельзя было назвать галантным кавалером, но девушек он никогда не обижал, прощал пьяные истерики профессионалкам, относился к ним с искренним сочувствием, зная, что жизнь их тяжела, унизительна.
Степаныч принял меры, и в армию Анатолия Зинича не призвали. Прошло несколько лет, и Толик начал задумываться над своей жизнью. Двадцать два года – немного, но уже и немало, надо как-то определяться. Газет он не читал, программу «Время» не смотрел, не знал, что надвигается гроза. Толик обратил внимание, что седой и золотозубый хозяин в «заповеднике» появляться стал реже, а Степаныч хмурится и вздыхает, но не придал этому значения.
Наступил май, Толик убирал дорожки парка, думая о том, что проводит здесь последний сезон, а потом…
За воротами раздался низкий автомобильный гудок, Толик бросился открывать. «Чайка» подплыла к вилле, из машины вышел один Степаныч.
– Все, парень. Праздники кончились, начинаются серые будни, – сказал он.
– Случилось что?
Степаныч тяжело вздохнул, оглядел Толика с ног до головы, словно впервые увидел, и неизвестно почему запел:
– «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…» Помоги мне, Толик, кое-что забрать-упаковать да собирай свои манатки, я тебя подброшу. Ты здесь никогда не был, никого не видел, ничего не знаешь. Что не воровал, Толик, одобряю, да иначе и выгнал бы давно. Деньжат хоть немножко скопил?
– Не знаю, – искренне ответил Толик. – Рублей триста, наверное…
Степаныч снова вздохнул, пошел в дом, бормоча неразборчиво.
Толик вернулся к родителям. Вечером за ужином отец долго молчал, поглядывая на сына, на притихшую жену.
– Прикрыли твою кормушку. – Он закурил. – Это и правильно, да вот как у нас теперь будет?
– Да что случилось? – не выдержал Толик.
Отец махнул на него рукой:
– Москва, конечно, далеко. Но первая волна докатилась, боюсь, дальше хуже будет.
Так Толик узнал о том, что в жизни страны начались серьезные изменения.
Толик тоже изменил свою жизнь, мама помогла. Он оформился физруком в санаторий. У человека с такой фигурой спрашивать документ о специальном образовании просто неприлично, его и не спросили. К тому же сегодня ты задал лишний вопрос, а завтра тебе родственника либо приятеля надо в гостиницу устроить или машина понадобится.
В новой ипостаси Толик акклиматизировался быстро – «заповедник» не только его развратил, но и научил многому. Он хорошо усвоил, что командуют в жизни мужчины, а правят женщины. А определенной категорией женщин Толик управлять умел.
Через месяц работы ему уже больше нравилось в санатории, чем в «заповеднике». Там, конечно, богаче, жирнее, но за забором, здесь беднее, но простор, аудитория, признание.
Когда он появлялся на спортивной площадке или пляже, многие дамы украдкой вздыхали и отворачивались от своих супругов. Мужчины, завидев Толика, втягивали животы, переставали временно дышать, выпячивали грудь, напрягали атрофированные дряблые мышцы. Он быстро усвоил: не следует лезть к женщинам, которые взглядом не зовут, необходимо аккуратно держаться со спортсменами – их рельефными мышцами не обманешь, станешь «надуваться», тут же вызовут на какие-нибудь соревнования – позора не оберешься.