Еще один день
Шрифт:
– Держите, он чистый, – сказал Остудин и, когда старший лейтенант взял стаканчик в руку, открыл бутылку.
Остудин понимал, что коньяк не лучшее лекарство от раны, но ничего другого у него не было. Он налил коньяк в стаканчик, и старший лейтенант, запрокинув голову, залпом выпил его. Закуски не было. Таня поняла это по лицу Остудина, поэтому достала из своей сумочки шоколадку, которую на всякий случай всегда брала в дорогу, разломила ее пополам и отдала половинку старшему лейтенанту. Остудин опять наполнил стаканчик коньяком и вернул его раненому.
– Пейте, – сказал он. – Это должно помочь.
Старший лейтенант закрыл глаза и снова опрокинул коньяк в рот. Вытер мокрые губы тыльной стороной ладони и протянул стаканчик.
– Саша был вашим другом? – спросил Остудин, видя, что с лица старшего лейтенанта начинает исчезать пугающая белизна.
– Он прикрывал нас, когда я вел ребят на прорыв.
– Так это вас зацепило там? – Остудин показал глазами на раненую руку.
Старший лейтенант молча кивнул.
– Может, выпьете еще? – Остудин протянул ему бутылку.
– Нет, хватит, – решительно мотнул головой офицер.
Таня, внимательно слушавшая разговор, перевела взгляд на ящик и сразу изменилась в лице. Она не могла понять, как не подумала об этом раньше. Ведь она чуть не запнулась об него, заходя в самолет. Очевидно, произошло это потому, что ей часто приходилось летать в самолетах и вертолетах геологов. А они постоянно возят в них то какие-нибудь железяки, то ящики с оборудованием. Но спрашивать, что или, вернее, кто там находится, не стала. Ей казалось, что Остудин должен сам сказать об этом. Однако он сидел, уставившись, словно изваяние, в одну точку. Работа, все личные переживания были сейчас за границами его сознания. «Что я скажу Кузьмину? – уже в который раз думал он. – Ведь недаром еще древние говорили: не дай бог родителям увидеть смерть своих детей». Он посмотрел на ящик и перевел глаза на потрясенную Таню.
– Кто в этом гробу? – едва выговаривая слова, спросила она, и Остудин заметил, как расширились ее темные зрачки.
– Сын моего заместителя Саша Кузьмин. Ты его знала?
Зов Севера
Начальником Таежной нефтеразведочной экспедиции Роман Иванович Остудин стал два года назад. До этого работал начальником цеха бурения на одном из нефтяных промыслов Поволжья и о Сибири знал только понаслышке. Его жена Нина была учительницей английского языка, и занимаемое положение вполне устраивало обоих. Им казалось, что оторвать их от родной земли невозможно, настолько они приросли к ней. Но когда в Сибири стали открывать одно месторождение нефти за другим и конторы бурения начали расти там как грибы, в таежные дебри хлынули буровики со всех концов страны. Из Поволжья на берега Оби поехали целые бригады. Бродяжий зуд задел и Остудина. Но ему не хотелось заниматься эксплуатационным бурением. Он всегда считал его вторичным, ведь промысловики идут по пятам геологов. Остудин был честолюбив и самоуверен.
В студенческие годы ему снились сны, в которых он видел себя удачливым геологом, открывателем крупных месторождений нефти. Однообразная работа буровика вытеснила их из памяти. Но однажды сны напомнили о себе. Подписывая собравшемуся в Сибирь бурильщику Тимофею Евстигнееву заявление на увольнение «по собственному желанию», он вдруг ощутил острую зависть к нему.
– Стало быть, в Сибирь? – спросил Остудин и устремил свой взгляд куда-то вдаль, мимо Евстигнеева.
Ему вдруг представились бескрайние леса, маленькие и аккуратные деревянные поселки с широкими, заросшими травой улицами, и высокие пирамиды буровых вышек рядом с ними. Люди открывают там новую страницу в истории освоения огромного края. Они живут совсем другими заботами, думают совсем не о том, о чем каждый день болит голова у него. И Остудин впервые ощутил, что в его устроенной жизни чего-то недостает.
– В Сибирь, – медленно ответил Евстигнеев, удивившись неожиданной перемене в настроении начальника.
– А что, и в Сибири люди живут. – Остудин задумчиво протянул бурильщику заявление со своей резолюцией.
Тимофей Евстигнеев ушел, легонько прикрыв дверь. Открыл широко, а уходя, именно прикрыл. Бережно и неторопливо, словно боялся лишним шумом спугнуть неожиданные мысли, которые совсем не случайно нахлынули на Остудина. Он встал, прошел к двери, выглянул в коридор. Бурильщика там уже не было. Остудин закрыл дверь и подошел к окну. Холодный ветер срывал с деревьев последние листья и гнал их по тротуару. Они липли к мокрому асфальту, залетали под колеса проносившихся мимо машин и летели дальше. Остудину почему-то подумалось, что в Сибири сейчас лежит ослепительный мягкий снег и вездеходы режут его тяжелыми гусеницами, пробиваясь через тайгу к буровым. Ему вдруг жутко захотелось в Сибирь, но внутренний голос осадил, злорадно шепнув: «Евстигнееву хорошо, он – холостяк. А у тебя жена, дочка… Надо бы поговорить с Ниной. Но вдруг она воспротивится, и тогда на мечте придется поставить крест. А может, не советоваться с ней, а послать письмо, подождать ответ? Придет конкретное предложение, тогда и поговорить с женой?..»
С этими мыслями Остудин ходил несколько дней. А потом сел и написал письмо в объединение «Сибнефтегазразведка». В нем сообщил свои биографические данные, занимаемую должность и попросил ответить, нужны ли такие специалисты, как он, в геологии. Месяц шел за месяцем, ответа не было. Остудин решил, что подходящего ему места нет, а предлагать должность бурового мастера там постеснялись. Однако через полгода из Сибири пришла телеграмма за подписью начальника объединения Батурина. В ней было всего восемь слов. «Можем предложить должность начальника нефтеразведочной экспедиции. Согласие телеграфируйте».
Остудин нашел телеграмму в почтовом ящике, возвращаясь с работы. Нины еще не было дома. Вместе с дочкой Ольгой, которую она сама брала из детского сада, они, очевидно, зашли в магазин за продуктами. Остудин перечитал телеграмму несколько раз, повертел в руке, осмотрел с обратной стороны, словно старался найти в ней скрытый смысл. Он не поднялся со стула даже тогда, когда услышал, как Нина пытается открыть ключом дверь. Войдя в квартиру, она сразу заметила, что с мужем что-то случилось.
– Что с тобой? – спросила она, протягивая ему сумку с продуктами.
Вместо ответа Остудин показал ей телеграмму.
– Ты что, писал им? – быстро пробежав глазами текст, она с удивлением посмотрела на мужа.
– Писал полгода назад. Я уже забыл об этом, а они вот прислали телеграмму. – Остудин виновато развел руки.
– Раздень меня, – сказала Нина.
Он помог ей снять пальто, повесил его в шкаф. Она взяла сумку, отнесла ее на кухню. Пока Остудин помогал дочке раздеться, Нина собрала на стол.
– Ну и что же ты думаешь делать? – спросила она, когда они сели ужинать.
– Не знаю, – ответил Остудин и посмотрел на жену, стараясь определить ее реакцию. – Неожиданно как-то. Я не предполагал, что дело обернется так серьезно.
Он знал, что Нина была домоседкой. Ей нравилась их квартира, нравился поселок, в котором они жили, в школе среди учителей у нее было много подруг. Роман Иванович смотрел на жену, сидевшую перед ним за столом в новой кофточке, на ее модную прическу, сделанную вчера у знакомой парикмахерши, и думал, что она никогда не расстанется ни с уютом, ни с подругами, ни с маленькими, но надежными связями, помогающими жить не хуже других. Зачем ей Сибирь с ее снегами, завывающими метелями, с домом, в котором может быть и холодно, и не всегда светить электричество?