Еще один день
Шрифт:
– А что за человек там первым секретарем? – спросил Остудин.
– Казаркин, – ответил Батурин и нахмурился. – Николай Афанасьевич Казаркин. Лет пять уже секретарит. До этого работал инструктором обкома партии.
– К геологии имеет какое-нибудь отношение?
– Нет. – Батурин потрогал пальцами взлохмаченную левую бровь. – По-моему у него педагогическое образование. Но мужик он крутой. Если захочет в чем-то разобраться, разбирается досконально. Так что готовься. Чаще позванивай ему, советуйся. И, главное, не задирайся. Особенно сначала. – И уже без всякого перехода спросил: – Что же жена вместе с тобой не поехала?
– Она ведет выпускной класс, ее до конца года с места не сорвешь, – сказал Остудин. – Кстати, в Таежном место для англичанки найдется?
– Вот этого я тебе не скажу. – Батурин постучал по столу пальцами. – Но то, что она без работы не останется, могу гарантировать. – Он подвинул к себе листок бумаги, который отложил в сторону, когда начиналась беседа. – Если возникнут какие-нибудь проблемы, сразу же звони мне. У нас так заведено: обо всех неприятностях первым должен узнавать я.
Остудин понял, что разговор окончен. Он поднялся, Батурин тоже встал. Они попрощались, как давние знакомые. Батурин даже ненадолго задержал его ладонь в своей руке. И еще раз посмотрел в его лицо с чуть широковатым подбородком, на котором выделялась небольшая ямочка, и высоким и широким лбом. Словно хотел проверить, не ошибся ли, приглашая на столь высокую должность совершенно незнакомого человека.
Остудин вышел из кабинета. С секретаршей, стоя у стола, разговаривала девушка. Он не видел ее лица, она стояла к нему спиной.
– Заходите, Танечка, – сказала ей секретарша, показывая рукой на кабинет Батурина. – Захар Федорович еще с утра предупреждал о вас.
Девушка повернулась и, не глядя на Остудина, пошла к двери кабинета начальника. У нее было красивое, тонкое, интеллигентное лицо и стройная фигура.
– Кто это? – невольно спросил Остудин, провожая ее взглядом. Он подумал, что это работница объединения, может, даже геолог.
– Журналистка, – ответила секретарша. – Татьяна Ростовцева. Кстати сказать, из андреевской газеты. Вы ее знаете?
– Нет, мне просто показалось, – сказал Остудин и подумал, что Сибирь, по всей вероятности, славится не только нефтью, кедровниками и грибными местами, но и красивыми женщинами.
Таня
История эта произошла три года назад. Таня лежала на своей общежитской койке, подперев голову ладонями, и читала книгу. Книга была неинтересная, она взяла ее у подруги, чтобы убить время. Верки не было, она ушла за покупками. Завтра они должны были ехать на преддипломную практику. Верка в Курган, Таня в Среднесибирск. Обеим предстояло практиковаться в областных газетах. Путь в Курган лежал через родное Веркино село Киприно. В нем она хотела на денек задержаться и поэтому вчера долго обсуждала с Татьяной, какой подарок купить матери. Татьяна посоветовала шерстяной плед. Уж слишком красиво он смотрелся, и цена была вполне терпимая. Верка засомневалась: все-таки дороговато.
– Чего там, – возразила Татьяна, показывая на плед. – Ты только потрогай его. Он же мягкий, как котенок. – Татьяна погладила плед ладонью и подняла глаза на подругу. – Твоей командировочной сотни на практику все равно не хватит. В редакции наберешь побольше заданий. Проси в основном очерки, за них хорошо платят. Вывернешься.
Верка, не отрывая взгляда от пледа, нерешительно сказала:
– Ты думаешь, там нет очеркистов?
– Ну и что? Они сами по себе, ты – сама по себе.
Татьяна была искренне уверена, что если ехать на практику, то сразу надо выдать такой материал, чтобы о тебе все заговорили. Лучшим жанром в этом случае, конечно, является очерк. Хотя и статья, и фельетон тоже будет неплохо. К тому же эти жанры оплачиваются приличными гонорарами. Верка, подумав, согласилась. Сегодня пошла в универмаг. Как всегда, там было не пробиться, к каждой кассе стояла большая очередь. Кошелек Верка положила в левый карман жакета. Когда подошла к кассе, сунула руку в карман, но вместо кошелька нащупала лишь носовой платок. У нее екнуло сердце, и она со страхом начала шарить руками по карманам. Но кошелька не было ни в одном из них. Еще не веря в худшее, Верка прошла вдоль очереди, внимательно глядя на пол. Повторно прошла туда-обратно. Кошелька не было. Она отошла в сторонку и снова ощупала карманы. Вконец растерявшись, спросила у нескольких человек, не поднимали ли они небольшой коричневый кошелек: «Потертый такой, на молнии. У молнии вместо ушка канцелярская скрепка». Никто, конечно, кошелька не то что не поднимал, но и не видел.
Поняв, что случилось, Верка в ужасе кинулась в общежитие. Толкнув плечом дверь, она как слепая прошла через комнату, и рухнула на кровать. Ее разрывали рыдания. Плечи ее тряслись, она размазывала слезы ладонью и, захлебываясь ими, не могла вымолвить ни слова. Таня бросилась к ней, пытаясь узнать, что случилось, но та только отмахивалась. Наконец, шмыгнув носом и в очередной раз утерев слезы, произнесла:
– Все. Теперь надо уходить из университета. Где взять деньги? У матери пенсия сорок рублей…
Таня поняла, что она потеряла командировочные. И тут же стала лихорадочно соображать, как выручить подругу.
Татьянин отец был полковником, мать – учительницей. Получали они прилично, и деньги для нее особой проблемы не представляли. Поэтому она обозвала Верку дурочкой (так и сказала: не будь психованной дурочкой) и предложила:
– Возьмешь мои командировочные. Я смогу обойтись без них.
Верка перестала плакать, села на кровати и, не мигая, долго смотрела на Таню. Потом обняла ее за шею, поцеловала мокрыми губами в щеку и снова заголосила с такой силой, словно это был последний день ее жизни. Таня отдала ей деньги, а самой пришлось заезжать к родителям. Крюк был немалый – четыреста километров. И поэтому на свою практику она опоздала на два дня. Она была уверена, что просто так ей этого в «Приобской правде» не оставят. Но пугало не это. Больше всего не хотелось с первого шага зарекомендовать себя человеком необязательным.
Весь путь от вокзала до редакции Татьяна думала, какую причину привести в свое оправдание. И ни одна не казалась ей правдоподобной. Причем самой нелепой выглядела та, что была правдой. Поразмышляв об этом, она все же решила не врать. А там будь что будет. Правду надо выдержать, за нее не может быть стыдно.
И уж никак она не ожидала, что на ее опоздание никто не обратит внимания. Словно она была не из университета и ее вообще никто не посылал на практику.
По крайней мере, такое впечатление у нее осталось от встречи с секретаршей редактора. Когда она назвала свою фамилию и попросила сказать редактору, что она, Ростовцева, приехала, секретарша, даже не удостоив ее взглядом, равнодушно спросила:
– А вы по какому вопросу?
Татьяна повторила:
– Я – Ростовцева.
Секретарша пожала плечами, и по недоумевающему взгляду Татьяна поняла, что ее фамилия этой «фифочке» ничего не говорит. Тогда она назвала себя полностью:
– Ростовцева Татьяна, из Уральского государственного университета (на слове «университет» она сделала особое ударение), приехала в «Приобскую правду» на практику. С Александром Николаевичем я говорила по телефону еще перед выездом из Свердловска.
Неизвестно, то ли секретарша на самом деле что-то вспомнила, то ли сделала вид, что в курсе дела, но уже по-другому посмотрела на Таню и сказала:
– Да, да, я вас соединяла.
Таня смутилась и хотела объяснить причину задержки, но секретарша торопливо нырнула за дверь, обитую черным дерматином, и через несколько мгновений показалась обратно:
– Александр Николаевич вас ждет.
Она переступила порог, оставив дверь открытой. Татьяна вошла. Не очень просторный кабинет выглядел уютно и как-то очень обжито. На улице стоял яркий ноябрьский день. Солнце заливало комнату светом через широкие, хорошо промытые стекла. За столом, обложенным папками, отдельными бумагами и бумажками сидел крупный мужчина лет пятидесяти с немного продолговатым лицом и гладко зачесанными назад волосами. Увидев Таню, он улыбнулся такой широкой улыбкой, словно давно и с нетерпением ждал ее. Таня шагнула к его столу, но в это время задребезжал телефонный аппарат. Александр Николаевич взял правой рукой трубку, а левой указал на одно из двух кресел, стоявших перед столом, приглашая Татьяну садиться.