Еще один шанс. Дилогия
Шрифт:
* * *
Через три дня.
В самой большой каюте флагмана "Ля витэс" переделанной под обучающий кабинет. (Не прошло и пяти минут, как завершился "душевный" разговор с Рязанцевым). Возле большого привинченного к палубе стола стоял адмирал Хейлли и гневно орал на Азиса.
— А мне плевать на то, что ты не учитель и у тебя нет способностей к обучению матросов. На корабле худо — бедно читать и писать по-русски можешь ты, да ещё юнга. Не зная элементарной грамоты, люди не могут обучаться морским дисциплинам. А я, не могу делать из них мастеров своего дела.
—
— Да, но я... же не могу... — что то попытался промямлить в своё оправдание "первый татарский учитель словесности".
— Ты мужик или кто? — Хейлли не выслушав, пренебрежительно осмотрел Азиса. — Ты ещё мамочке пожалуйся, что тебя не кормят кашей по утрам. У нас на военном судне нет слова, не могу! Не можешь, заставим! Не хочешь, снова заставим! Значит, так... Матрос Ялшав с сегодняшнего дня вы освобождаетесь от всех текущих работ и занимаетесь только обучением письму и грамоте. И сожги ром мои кишки! Если они не начнут читать и писать, все до единого, уже через две недели!!! То я прикажу, тебя, высокородного бея, выпороть как подзаборную собаку. А затем понижу в должности до юнги и продлю срок твоего пребывания на судне ещё на два года. Всё, свободен. Иди и выполняй приказ.
— Есть, идти и выполнять приказ, — Азис весь бордовый как варёный рак, почти ползком, покинул кают-компанию.
— Герр адмирал, — в дверь заглянул часовой. — Первая группа матросов для разговора "по душам" собрана.
— Хорошо. Пусть заходят.
Две минуты спустя...
... — А мне плевать на то, что у вас нет способностей и вы уже взрослые мужики. Плевать на то, что вас учит ягастый басурманин, а вы ничего не понимаете в "его" учёбе!
— Значит так!!! — Хейлли засопел, напыжился, как бык на красную тряпку, начал скрести ногой. — Если кто! Через две недели! Не будет уметь читать и писать — спишу на берег, к чёртовой матери. Причем выкину с корабля, так как написано в контракте — в первом же порту.
Адмирал (Изображая святое правосудие) поднял свёрнутый листок бумаги и затряс им перед собой. — И идите на все четыре стороны... — нищенствуйте, голодайте, сдыхайте на чужбине, в какой-нибудь вонючей канаве, в полном невежестве и дремоте. А я наконец-то найду нормальных молодых ирландских гардемаринов и сделаю из них настоящих матросов, штурманов, капитанов, состоятельных и уважаемых людей.
— Кстати, может быть, есть желающие уже сейчас плюнуть на всё и сойти на берег?
... Тишина и обиженное сопение раздалось в ответ.
— Тогда время на обучение пошло. Разобрали учебники с картинками и бегом учиться грамоте.
Хейлли повернулся в сторону приоткрытой двери и закричал... — Часовой, давай следующую группу.
Глава 12.
В душном и вонючем подземелье, куда свежий воздух поступает только через входную дверь, на темной, выложенной серым камнем стене, изогнувшись, висел на вывернутых руках Гришка Молчун. По стенам темницы тянулись разводами тени и прокопченная сырость. В большом очаге потрескивали горящие поленья, чтобы в достатке были
Загремел тяжелый засов. Жалобно скрипнули петли на массивных дубовых дверях.
Сутуля широкую спину, осторожно ступая по каменным щербатым ступенькам, в смрадное помещение спустился князь, боярин и воевода Борис Михайлович Прозоровский. Огонь от масляных горелок, развешанных по углам, хорошо освещал лик боярина, потомка одной из знатнейших и древнейших в России дворянских фамилий: Глаза навыкате, злые, толстые губы сжаты, лицо красное, свирепое, на шее вздулись вены.
Дабы чего не случилось с важной особой, воеводу сопровождали два стрельца, дежуривших в тот день при входе в пыточную, хотя с дыбы от боярских палачей ещё никому по своей воле уйти не удавалось...
— А ну, сказывай, рыло навозное, голь перекатная, смутьян блохастый, как зовут, величают тебя? — воевода тяжело шагнул к стене с крючьями, потянул руку и с силой рванул затворника за бороду. — Говори доподлинно, пёс смердящий, зачем проник в приказ? Что выискивал, вынюхивал, потрах собачий?
Плюгавый юродивый вытаращил глаза, задергался на цепях, истошно завопил, пуская изо рта слюни:
А, я бедный сиротинушка,
Во поле былинушка,
Землицы горсть,
Да чернявая кость...
— Ты мне, змей подколодный, своими побасенками зубы то не заговаривай! — широкие брови начальства гневно сошлись к переносице. — По какому праву смел выпытывать? Ну, живо сказывай, да без уверток, а не то...
Что случиться с несчастным после фразы... а не то, воевода произнести не успел, поскольку по его голове ударили чем-то тяжелым, похожим на дубинку и он потерял сознание.
............
— На-а-а... — Прозоровский пришел в себя от сильного удара металлическим прутом по его плечу. Он открыл глаза и увидел ухмыляющиеся бородатое лицо Гришки Молчуна.
Холёный родовитый боярин сидел в ярко освещенной комнате с белыми стенами. В глаза бил сильный свет от неизвестных светильников. Он был привязан к стулу. Пленник попытался со всей силы закричать от боли. Но изо рта донесся лишь громкий стон, переходящий в глухой хрип. Его рот был чем то заклеен. Ещё один сильный удар по руке. Ещё. Безумная боль. Кажется, сломали кость. Затворник стал весь белый. От нахлынувших страданий на лбу выступила испарина. Из глаз потекли слёзы. Пленник заскрипел зубами. Затряс жирными щеками. По ногам побежала теплая жижа.
— Ты, чё, хрыч боярский, хотел подвергнуть пыткам Гришку Молчуна? До смертушки запытать?
— Помнишь меня? — грязная, потная рука схватила его за волосы и стала рывками трясти в разные стороны. — Помнишь, аспид ненавистный?
— Ей, ожгу! — хлесткий удар кулаком по лицу. — Мало? На... На... ещё!!!
Вокруг всё было как в багровом тумане. По рассечённому лбу медленно стекала вязкая, тёмно-красная струйка. Лицо всё горело. Затворник застонал и открыл мутные от боли глаза. Левое веко у него нервно дергалось, словно он кому-то хитро подмигивал. Глаз быстро опухал. Губы были разбиты.