Еще один шанс. Дилогия
Шрифт:
— Бастер, не торопись, погоди, — перебил его оппонент. — Это же русские люди. Только, что из неволи. Многие месяцами не видели белого света. С ними нужно по-другому: Пусть хотя бы покушают, придут в себя. Осмотрятся. Пообщаются с земляками — матросами. А там... Дойдем до Малаги и спокойно подпишем все бумаги.
Рязанцев снял со стены гитару. Наклонил голову. Прижал одной рукой верхний лад. Другой начал перебирать струны. Пропел фразу в качестве распевки. — Та-а-к, что да-вай, собирай-ся и пошли-и!
— Куда пошли? — не понял странника Хейлли.
— Как куда? Знакомиться будем. Как говорят у нас в будущ... — путник поперхнулся, махнул головой, поправил себя. — Как сказывают у нас в Московии. Будем проводить музыкальную, социально — психологическую и восстановительную терапию. Будем петь песни. Плясать. Разговаривать по душам. Сплачивать коллектив надо. Формировать эффективную команду.
— Я! — петь песни? — ирландец сморщился и едва заметно втянул голову в плечи. — Плясать? С молодыми гардемаринами и каторжанами? Из Московии??? — Глаза его округлись. Стали большими.
— Не куксись, Бастер. Ты собираешься в коллективе самоутверждаться или нет? Между прочим, прописки за звание адмирала, у тебя, ещё не было! Да и новый корабль не обмывали! И самое главное... — сегодня у нас на Руси большой праздник.
— Какой ещё праздник?
— Ну, например, пускай будет день рождения Флота!!! Флота Таганово!
— Так, что давай, мой адмираль! — вояжер во времени произнес с акцентом, копируя местных иностранцев. — Вперёдь, на виход, праздновать большой, яркий событий! Гип Гип, ура!!!
Он толкнул дверь каюты. На миг остановился. Бросил остаток фразы через плечо. — Главное не робей и делай как я. А ещё лучше — больше меня!
......
Такого странного корабля Егорка ещё не видел. Мальчишка, засунув за пояс дудочку, затравленно озирался по сторонам. На борту огромного галеона с необычным оранжевым флагом находились русские моряки. Но!!! Это были странные русские моряки. Они больше походили на немцев. Причем на дерзких, самоуверенных немцев. Безбородые, румяные от ветра лица, коротко стриженные головы, все в одинаковом платье невиданного покроя: Очень короткие черные сапоги, черные штаны, черные рубахи, широкие коричневые ремни, со сверкающими на солнце бляхами. Лихо задвинутые на голове черные береты с небольшими оранжевыми флажками и блестящими значками на лбу. Из-за распахнутого ворота рубах виднелось белье с синими полосами. И главное на левом рукаве каждого члена команды присутствовала нашивка — картинка с якорем, на правом с оскалившимся рыжим лисенком.
Особо среди присутствующих на палубе матросов выделялся рыжий парнишонка в темно — зеленой одежде. Она сидела на нём как влитая. Начищенные сапоги блестели так, что было больно глядеть. Он, скорее всего на год, от силы на два, был старше Егорки. Но!!! Вел себя этот безусый вьюноша так как будто являлся, по меньшей мере, единственным сыном боярина. По поведению сынка складывалось впечатление, что папаша дворянин отказался от воспитания своего чада, плюнул на всё и сбежал с корабля. Утёк боярин в Москву, а может и ещё куда подальше. А дитинушка — сиротинушка, вошел во вкус, и гонял по судну всех без разбора и остановки. И, что удивительно — все его слушались. Он с деловым видом ходил между моряками. Приставал к вновь прибывшим. Постоянно, что-то спрашивал, узнавал, давал советы. Вел себя в высшей степени странно.
Матросы, под его присмотром вытаскивали на середину палубы ящики. Открывали их. Доставали оттуда содержимое. Человек в белой рубахе и колпаке выкатил бочку. Бывшим каторжникам, в небольшой железной посуде раздали вкусно приготовленное мясо и какие-то овощи. Выдали легкие белые ложки и прозрачные кружки со сладкой водой.
Истощенные, грязные, опухшие рабы, оглядываясь друг на друга, крестились, начали пробовать пищу на вкус, а потом есть. Они всё еще не понимали, куда попали, и какая судьба ожидает их.
Рыжий подошел к Егорке. Пристально осмотрел его. Увидел дудочку за поясом, ухмыльнулся.
— Ну, и как зовут нашего юнгу — музыканта?
Парнишка обернулся по сторонам, потом понял, что обращаются к нему, робко произнес. — Егорка.
— Егорка, — обидно передразнил рыжий.
В его голосе было что-то пренебрежительное и вместе с тем очень смелое, мальчишеское, задорное.
— Фамилия? — боярский отпрыск добавил в голос металла.
— Сонин.
— Так вот, юнга! Будущий матрос должен гордо произносить свое имя и должность... Юнга флагмана "Ля Витэс" Егор Сонин. Ясно.
— Да... — промямлил. Егор.
— Не, да. А так точно. Повтори.
— Так точно, — звонко произнес Егор.
— Добавки хочешь?
— Нет.
— Тогда иди за мной, будешь помогать.
Кто-то из бывших невольников негромко затянул песню. Мелодия была горькой, тягучей. Он хмуро сидел, привалившись к борту, в такт постукивал по доскам грязной ладонью...
Не могу аз больше плакати,
Хотят врази меня заклати...
Тоска по неудавшейся жизни звучала в песне, и было грустно слушать её здесь, над морским простором, из уст человека, для которого не было другой дороги, кроме как погибнуть от побоев и издевательств, с утра до ночи работая прикованным цепью к галерной скамье.
Отверзи гроб мой, мати,
Прими к себе свое чадушко...
Юнга взглянул в сторону певца, увидел, как сошлись у него брови над переносьем, как тоскливо блеснули белки полузакрытых глаз.
Рыжий заметил спускающегося с верхней палубы человека в одежде похожей на его. В глазах парня заплясали веселые чёртики, он резко развернулся и гаркнул. — Пашутин, Климкин, Миронов ко мне.
К нему подошли три моряка.
— Климкин, песню про остров, запевай. Пашутин и Миронов подпевают. Юнга подыгрывает на дуде.
— Прощайте, скалистые горы,
На подвиг Отчизна зовет! — громко запел Пашутин.
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход, — подхватили два других матроса.
А волны и стонут, и плачут,
И плещут на борт корабля... — проникновенно и ласково зазвучал семиструнный инструмент когда неизвестный присоединился к певцам. Егор достал дудочку и тоже постарался подыграть мелодию.