Еще один шпион
Шрифт:
– Он тебя обидель? Этот человек тебя обидель, да? – Ресничка показал на Крюгера, продолжая радостно скалиться. Правой рукой он крепко сжимал плечо Пули, едва не выворачивал его.
Крюгер мельком осмотрелся, отметил за «черными» столиками угрожающее шевеление, увидел, как старательно отворачивают головы человек семь-десять готов и всяких эмо, заметил также пана Запальского, быстрым скользящим шагом направляющегося к месту конфликта. Потом зачем-то вытер губы салфеткой, встал, взял Пулю за локоть, сказал Ресничке:
– Убери лапы, мы уходим!
– Ти уходи, она будит сидить...
Но вместо пушистых
После короткого провала обнаружил себя опять стоящим на ногах. Только стоял он почему-то возле барной стойки, а бармен Миша со скошенными к переносице глазами набирал на сотовом какой-то номер и матерился. Лицо Крюгера было мокрым, липким, горячим, будто его окунули в какой-то бульон. Его колотило, как в лихорадке. Он отер лоб, посмотрел на ладонь. Кровь. И рубашка тоже в кровище. Из-за спины раздавался многоголосый ор, не разобрать что. Он обернулся.
Пули нет. Нигде нет. А в «Козере», в его родном уютном «Козере», не побоище даже – побоище кончено, раненых добивают.
Двое Ресничкиных парней в уголке за колонной молотят тех самых эмо-дегенератов, имена которых Крюгер не мог вспомнить. Один держит, другой футболит ногой в пах, целится каблуком попасть, чтобы побольнее. Избиваемый падает, тут же поднимают кого-то другого с пола и продолжают.
Дальше, в глубине зала, какая-то возня непонятная. Кто-то за кем-то гоняется. Будто в салочки играют. Гремят падающие стулья. Возбужденный регот, крики. И хруст стоит, как если бы они там арбузы спелые пинали.
Трое официантов-блондинов стоят у стеночки, челюсти отвесили.
В дверях кухни несколько фигур в белых поварских передниках. Никто не вмешивается, смотрят.
В центре зала стоит на коленях пан Запальский, то ли переругивается с Ресничкой, то ли грозится, на что-то жалуется, ноет. Вот именно, ноет. Рубашка у него расстегнута до пупа, черная «бабочка» болтается сбоку, на скуле ссадина. А у Реснички в руке пистолет. Он держит его как бы сверху вниз, целится Запальскому в темя и время от времени тычет в него дулом. На лысой голове пана Запальского остаются красные кружочки.
А Ресничка скалится. Скалится и тычет. И орет:
– Ну, зиваль! Зиваль свой мент! Ну, где твой мент, да-а? Ты зиваль, мент не пришель! Я посмотрю, слющь! Я вот тебя убиваль сейчас, ну и где твой мент, да?
И ничего не происходит. Ничего.
Крюгер схватил со стойки салфетку, побежал к двери, на ходу вытирая лицо. Кто-то кинулся наперерез, не всерьез, а типа попугать. Под жопу дали. Он чуть не выбил грудью стекло.
На улице – рыжий неживой свет фонарей.
Люди с такими же неживыми лицами. Идут, спешат, косятся на него. Линия перспективы уходит не туда, куда ей положено, не вдаль – куда-то внутрь, в область солнечного сплетения.
Пулю он догнал через квартал, думал уже всё – на такси уехала. Не уехала. Не плакала, шла ровно, с высоко поднятой головой, не спешила даже как будто. Крюгер впервые тогда представил, какая она будет в двадцать, в двадцать пять лет. На
– Что он сделал? – крикнул он.
Пуля подняла лицо, свое удивительно красивое лицо, глядя на которое невозможно не улыбнуться, если даже твое собственное разбито до кости.
– Не знаю, – сказала она. – Не понимаю. Он зачем-то забрал мой сотовый. Выхватил из сумочки и не отдал. Он ведь не грабитель, это совсем не то... Я точно знаю. Он – извращенец какой-нибудь, да? Скажи, Крюша, это так? Зачем ему мой сотовый?
– Поликарпов Дмитрий Михайлович. Так, – сказал Леший, посмотрел внимательно на Рыбу, вернул ему паспорт и написал у себя в блокноте, вверху страницы: «Поликарпов».
Все семейство в полном составе – три штатные единицы – стояло перед ним, занимая мизерную часть коридора, по которому легко мог проехать БМП, в варианте «с бойцами на броне». Ну и квартирка, мама родная. Леший думал, такие хоромы бывают только в мосфильмовских салонах, где снимают что-нибудь про александровскую или николаевскую Россию, исторические сериалы какие-нибудь. А вот поди ж ты – в жизни тоже есть место чуду. Причем дом-то не такой и старый, квартал строился в 90-е или даже чуть позже.
– А вы, значит, родители. Поликарповы Михаил Семенович и Инна Сергеевна...
– Так точно! – по-военному доложился глава семейства, долговязый тонконогий пузан, бывший директор металлобазы, автор и исполнитель хитроумных схем по списанию неликвидов, на средства от выручки коих, как Леший понимал, и выстроены эти немыслимые в центре Москвы квадратные метры.
– А вы, собственно, на основании чего?.. По какому, собственно, вопросу? – поинтересовалась Инна Сергеевна.
Леший, который представился майором милиции, но удостоверения прикрытия не предъявил по причине его отсутствия, посмотрел на настоящего участкового – полноватого капитана в потертом на животе мундире, приданного для подтверждения легенды. Тот выступил вперед, поправил фуражку и провозгласил устало:
– Проверочка, уважаемые граждане! По вашему же собственному заявлению и проверочка!.. И профилактика заодно на случай какой неприятности. Поговорить, обсудить, предостеречь от всяких нежелательных последствий, как говорится...
– Какое еще заявление? – встрепенулся Михаил Семенович. Оглянулся на жену, понизил голос, повторил чуть не шепотом:
– Какое еще заявление, Инночка?
– Это насчет Димочки, – сказала Инна Сергеевна еще тише.
– Насчет кого? – гаркнул Димочка ломающимся голосом.
– Успокойся, – сказала Инна Сергеевна.
– Ты что, писала заявление на меня?! Ты?!..
– Для твоей же пользы, Димочка.
Димочка метнулся по коридору в одну, в другую сторону, остановился напротив матери.
– Нет, ну я просто в по-олном офигесе! – заорал он ей в лицо.
– Не выражайся, пожалуйста...
– Ничего такого страшного в заявлении не было, – сказал Леший. – Проникновение на территорию, находящуюся под федеральной охраной, взлом и порча государственной собственности. Здесь при грамотном адвокате одной административкой можно обойтись, без уголовной ответственности даже.