Еще одна чашка кофе
Шрифт:
С годами Маша привыкла к тому, что у всех квартиры как квартиры, а у них с Таней вот такая необычная, и перестала бояться необъяснимого, тем более что этот загадочный некто, кто бы он ни был, жил себе своей тихой параллельной жизнью, никому не докучая.
Итак, большая, не без странностей квартира, зеленые просторы Павловска, а еще все театры, музеи, набережные и ангелы Петербурга — у Маши с Таней был целый мир.
Маша навсегда запомнила Танины рассказы, песни, советы, то, как каждый год в мае, они с бабушкой покупали охапку гвоздик и ехали вдвоем на Пискаревское блокадное кладбище (о войне и о блокаде Татьяна
И позже, даже в самое жизненное ненастье, те воспоминания и то тепло согревали взрослую Машу.
Ей было двенадцать, когда Таня умерла.
С уходом бабушки в Машином мире вдруг образовалась дыра — никем не заменить, и с годами зияющее отсутствие Тани так никто и не заполнил.
В восьмидесятые старую квартиру на Фонтанке обменяли, чтобы обеспечить отдельным жильем выросших Машиных братьев.
Маше было жаль расставаться с любимой квартирой, в которой еще не стихли Танины шаги, с Фонтанкой, с центром города, жаль было переезжать в безликий спальный район на окраине, где все дома походили друг на друга и где не водились ни львы, ни ангелы.
Какое-то время после переезда она приезжала на Фонтанку — стояла у моста против Таниных окон, гуляла вдоль набережной, вспоминала, как, будучи маленькой, по пути в школу здоровалась вон с тем каменным львом, как пыталась расчесать ему гриву, как они с Таней любили гулять в саду Фонтанного дома, как вместе с ней ходили на каток, или то, как Таня катала ее в Павловске на санках. Маша знала, что в квартире давно живут чужие люди и все-таки всякий раз вздрагивала, когда в окнах на третьем этаже загорался свет.
Так продолжалось несколько лет, но постепенно она стала ездить на Фонтанку все реже и реже.
Взрослая жизнь подхватила ее и закружила сильным ветром.
В юности ты живешь на сумасшедших скоростях, тебя бросает, бьет о все стены и крайности (порой разбивая на крутых поворотах судьбы); в эту пору настоящее переживается так остро и интенсивно, что вытесняет прошлое, каким бы прекрасным оно ни было. Бесценные воспоминания, тихо отступая перед бурным натиском настоящего и будущего, оказываются запечатаны внутри твоей души и терпеливо ждут своего часа, той поры, когда ты притормозишь с этой своей ненасытной жаждой жизни и обернешься назад.
Юная Маша отчаянно искала себя и спешила жить — училась в университете на искусствоведческом факультете, подрабатывала в музее, писала дипломную работу о истории Петербурга, а главное, уже вовсю переживала тот особенный статус «любовное настроение», в котором пребывают в этом возрасте большинство девушек.
В восемнадцать лет в гостях у друзей она встретила двадцатипятилетнего журналиста Андрея. Умный, обаятельный, сильный Андрей соответствовал представлению Маши об идеальном мужчине; ну а если чего-то в нем не хватало, так ведь любая восемнадцатилетняя девушка, пребывающая в статусе «любовного настроения», охотно дорисует все, что нужно, и легко возвысит своего избранника до идеала. Когда через полгода знакомства Андрей позвал ее замуж, Маша тут же согласилась. Она приняла и его предложение переехать вместе в Москву (Андрей убедительно объяснил Маше, что Питер слишком медленный, а Москва скоростная, там совсем другие ритмы, потоки энергии и, конечно, другие возможности, которые они оба смогут использовать для карьеры).
Когда Маша сообщила матери, что выходит замуж, Вера, переводившая в это время очередной роман, оторвалась от бумаг и растерянно посмотрела на дочь:
— Маруся, не рано ли? Прости, но во многих культурах человек в твоем возрасте еще и личностью не считался, так что, можно сказать, тебя, как самостоятельной единицы, способной принимать такие серьезные решения, пока нет! Будет разумно подождать хотя бы пару лет!
— Как это меня нет?! Я есть, мама! — перебила Веру счастливая Маша. — И я не хочу ждать! Зачем отказываться от счастья, когда оно случилось уже сейчас?!
— Ты его любишь?
— Конечно! — кивнула Маша. — И вот еще что, ма… Мы переезжаем в Москву. Андрей считает, что так будет лучше для нас обоих.
— Переубеждать, вижу, нет смысла? — вздохнула Вера. — Ну что ж… Но как же твой институт?
— Переведусь в московский вуз, не проблема!
— А как же… — Вера замолчала это кричащее, рвущееся наружу «как же мы с отцом»…
— Все будет хорошо! — успокоила Веру Маша.
Много позже Маша прочтет ту самую книгу, которую тогда переводила ее мама — роман о взрослении, о том, как время прорастает в нас, меняя наши черты, проявляя нас в полной мере, и многое поймет о себе, восемнадцатилетней, но это будет потом.
Накануне отъезда из Петербурга она с мужем гуляла по городу, и ноги сами привели ее на Фонтанку.
Мост, серая ленточка реки, чайки, старый дом и те самые окна.
— А я уезжаю, — куда-то то ли в пустоту, то ли чайкам, тихонько сказала Маша.
Ни Фонтанка, ни чайки ей не ответили и останавливать ее не стали.
Маша облокотилась на перила моста — значит, прощаемся.
Ни особенной горести, ни грусти, ну разве некоторое чувство вины за то, что она меняет этот город на другой; ну так что тут поделаешь — она же не может застыть в воспоминаниях, как жук в янтаре, у них с Андреем своя жизнь, ее надо устраивать, разгонять, куда-то ехать, чего-то добиваться.
На прощание еще раз обвести глазами реку и чуть задержаться взглядом на своих окнах (а вдруг увидишь, как Таня машет рукой из окна, как она делала это всегда, когда ты только подходила к дому?).
— Маша, идем, нам еще вещи собирать, — поторопил ее муж.
И в самом деле — пора.
Детство, чайки, Фонтанка, Питер — прощайте!
КНИГА 2. ЧАСТЬ 3. ГЛАВА 12
ГЛАВА 12
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Москва действительно подразумевала другие скорости — учеба в институте, съемные квартиры, тусовки, погоня за впечатлениями.
— Да все хорошо, ма, — уверяла Маша Веру, когда звонила матери в Петербург, — если честно, мне и оглянуться-то некогда, время отмеряю от сессии до сессии, нет, к вам приехать пока не могу. Мы с Андреем едем на Дальний Восток, он делает репортаж про амурских тигров.
Амурские тигры, институтская дипломная работа, практика в музее — все время находилось что-то важнее поездки домой, к родителям в Питер, а через несколько лет, когда они с Андреем обзавелись своей квартирой, понятие дома Маша и вовсе стала связывать уже не с Петербургом, а с Москвой.