Еще одна чашка кофе
Шрифт:
В итоге Маша решила пойти работать хоть куда-нибудь, ну хоть продавцом в книжный магазин, но Андрей неожиданно воспрепятствовал ее устремлениям и категорично заявил:
— Я не хочу, чтобы моя жена работала «кем-нибудь», это снижает статус мужа.
Маша растерялась: двадцать с лишним лет семейной жизни она жила для кого-то, вдруг получила увольнительную и оказалась — вот беспощадная встреча! — наедине с собой.
Все вокруг нее: муж, подруги, родственники — были заняты своими делами и жизнями. Даже бывшая подруга Андрея, мать Мити, Лиза, нашла себя и оказалась востребованной — она вела в интернете блог о семейном счастье, давала людям советы о том, как сохранить семью и как воспитывать
Однажды приятельница сказала Маше:
— Ну и чего ты добилась, Маруся? Отдала мужу и детям свой лучший ресурс — годы, силы. А теперь муж на пике карьеры, пожинает вложения, в том числе твои! Приемный сын вырос и помахал вам рукой. И кто оценил твой подвиг? Вот смотрю на тебя и думаю — благородство всегда (язык не повернется сказать — глупость!) наказуемо.
Маша в ответ только плечами пожала — какие-то вещи просто не выбираешь, с Митей я ничего не просчитывала и не выбирала. И слава богу, что так сложилось. А что дети выросли и ушли, ну так они и должны были уйти, не со мной же им сидеть.
Нет, она ни о чем не жалела, и старалась найти себя в этой своей новой реальности, в новом возрасте (ей вот-вот должно было исполнится сорок). И все-таки пустота не рассеивалась, не наполнялась. Маша словно не жила, а застыла в ожидании настоящей, полнокровной жизни. Синдром отложенного счастья, отложенной жизни.
А с каких-то пор она стала замечать, что в их с Андреем отношениях что-то изменилось. Вот еще недавно ты была для него женщиной, а теперь стала невидимкой — он тебя не видит, не замечает, взгляд отсутствующий, мимо, в пространство. Андрей, да что с тобой, что с нами происходит? Почему стало возможным это постепенное отмирание любви, трепета, милых, сложившихся за годы привычек? Когда с каждым днем — какой страшный альцгеймер души — забываешь то огромное, сильное, что у нас было, теряешь нежность, чувства, по клеточке, по чуть-чуть, но оно уходит, исчезает. Не вернуть. И что вообще нас теперь связывает? Общие воспоминания, выросшие дети и эта оглушительная пустота в настоящем?
Она пыталась понять, объяснить себе происходящее — мы все меняемся, становимся тише, суше, с возрастом гасим в себе порывы, эмоции, сантименты, и Андрей просто стал сдержаннее, что естественно для зрелого мужчины. Но однажды она увидела на ТВ программу Андрея, в которой он интервьюировал талантливую балерину (юную, дерзкую, уверенную в своей красоте и женской силе), и удивилась поведению мужа. Между Андреем и девушкой будто летали какие-то искры — прямо пинг-понг улыбок и взглядов; и этот восхищенный, особенный «мужской взгляд» своего мужа Маша хорошо знала (так он смотрел на нее двадцать лет назад).
Ну а потом эти электрические разряды между ее мужем и его новой подругой стали очевидны и для окружающих, и какая-то злая сорока на хвосте принесла Маше сплетню о том, что у Андрея роман на стороне.
Ни проверять правдивость слухов, ни отрывать сороке хвост, ни выяснять что-то у мужа Маша не стала (да и что выяснять, когда и так ясно, что их история любви закончилась). Она просто спросила мужа (пуля в лоб — честный вариант для честного человека), не считает ли он, что им лучше развестись. Андрей вздохнул, промолчал, отвел глаза. Иногда молчание может быть куда красноречивее ответа.
— Но ведь в остальном все хорошо? — вдруг фальшиво спросил Андрей. — Мы останемся друзьями?
Маша кивнула — конечно. И да — все хорошо. Как в той старой песенке про прекрасную маркизу — сгорели конюшни, горят дома, но в остальном все неплохо.
В тот ноябрьский день, гуляя по Москве, она впервые за много лет подумала о том, что город кажется ей чужим. Нет, ничего против Москвы Маша не имела, она любила московские бульвары и парки, город давно был ей обжит, здесь выросли ее дети, жили ее друзья, и все-таки теперь, в бурлящей, энергичной Москве, она чувствовала себя неуместной. И свой сороковой день рождения Маша решила отметить в Петербурге, тем более что она не была там сто лет, ну почти сто (семь лет в ее случае — та же самая вечность). И вот, казалось бы, от Москвы до Питера всего четыре часа на скоростном поезде — простое перемещение из точки А в точку Б, как в элементарной задачке из математического учебника, про путника, преодолевающего расстояние, но в ее случае задача усложняется. Из пункта А в пункт Б направляется женщина (сорок лет, жизнь полетела к такой-то матери, вместо багажа — разбитое корыто); вопрос: как быстро она преодолеет этот путь и что найдет в финале пути, в этой самой конечной точке Б? Так какой ответ, Маша? Не знаешь… Недаром по математике у тебя всегда была двойка.
С вокзала Маша поехала в скромную родительскую квартиру, расположенную в спальном районе Петербурга, доставшуюся ей при разделе наследства. Оставив вещи, она пошла гулять по городу.
Ноябрь в Петербурге развернулся во всей красе — свинцовое небо висело так низко, что, казалось, полностью накрывало город серым колпаком, дождь лил косо и как-то отовсюду сразу, а ветер своей силой вполне мог разогнать целую корабельную флотилию. Маша даже не шла, а плыла под дождем, как подбитый непогодой и жизненным крушением корабль; узнавала знакомые улицы, кивала старым домам. Этот город был такой же одинокий, как и она; сложно вообще представить более одинокий и самодостаточный город, чем этот. И именно Петербург с его отстраненностью, с его приглушенными, монохромными красками, с этими разлитыми в воздухе серебром и меланхолией как нельзя лучше резонировал сейчас с ее внутренней печалью.
Точкой Б, конечно же, оказался дом детства на Фонтанке.
Ну здравствуй, речка, привет, чайки! Давно ли с вами прощались, а вот поди ж ты — я вернулась.
Она встала у моста против Таниных окон, облокотилась на перила. Ветер подул так сильно, что впору было вцепиться в ограду — а ну как подхватит и унесет? Маша достала из кармана пальто благоразумно припасенную фляжку с коньяком. Ну, буду праздновать свой день рождения.
Глоток, и повторить.
Мимо прошел прохожий — пожилой мужчина — посмотрел на нее то ли с интересом, то ли с осуждением. Маша кивнула с пониманием: действительно, одинокая женщина пьет на улице в полном одиночестве, какой моветон!
Она усмехнулась — такие дела… Сорок лет, осень, поговорить не с кем. Что-то еще надо объяснять?!
Еще один глоток. Будем здоровы и великодушны!
Она простояла под окнами Таниной квартиры больше часа — уже и коньяк не согревал. А свет в тех окнах так и не загорелся. Жаль.
Старая река, в которой, как в зеркале, когда-то отражались пожилая женщина с маленькой девочкой и сотни тысяч других людей, неторопливо текла себе сквозь время.
В последний раз повторить фирменный тост, и вот уже фляжка опустела. Маша допилась до полного здоровья и великодушия.
Ветер, словно сам устав испытывать город и горожан на прочность, стих. И неожиданно (не иначе подарок ей к дню рождения!) пошел первый, робкий снег. Тихо, словно он сам не верил, что случился, что ему разрешили, белый, пуховый (таким перину набивать, чтобы сладко спалось) снежок, полетел над Фонтанкой. Маша улыбнулась — этим снегом город словно бы с ней поздоровался. И вдруг стало ясно — это же так очевидно! — что пока ты где-то странствовала, убегала от себя, совершала ошибки, очаровывалась, разочаровывалась, этот город просто спокойно ждал тебя, не напоминая о себе. Он знал, что твое возвращение неизбежно.