Есенин
Шрифт:
— Добро пожаловать! Давно не видались!
— Стаскивай их с лошадей! Вали под копыта!.. Офицер, сытый, с красивыми глазами навыкате, удерживал фыркающую пеной рыжую лошадь.
— Прошу всех разойтись! — брезгливо крикнул он, привставая на стременах; холёные усы шевелились от ветра, из-под усов сверкнул недобрый оскал зубов. — Не доводите до греха! Вы знаете, к чему может привести ваше неповиновение!
— Знаем! — отвечали из толпы. — Крови захотелось, давно не пробовали!
— Мы не желаем крови, — отчеканил офицер. —
— Добреньких ищите в других местах!
На рулон бумаги тяжеловато, непривычно поднялся Сытин, снял шляпу, подождал, когда уляжется волнение, огорчённо произнёс:
— Господа, я прошу вас прекратить митинговать. Зря теряете время. Оно слишком дорого для всех нас. За этот час могла бы выйти в свет не одна сотня книг. Книги нужны не только мне, но и вам, вашим детям, внукам... Идите по своим местам, приступайте к работе.
Из гущи собравшихся крикнули требовательно:
— Иван Дмитриевич, пускай офицер выведет со двора конных! Мы не приступим к работе под угрозой штыков!
Сытин обратился к офицеру:
— Будьте любезны увести своих солдат. Ваше поведение, господин офицер, по меньшей мере неразумно. Незачем являться с войском к мирным людям. Уезжайте.
Офицер нехотя повернул коня и с покорностью, продиктованной необходимостью, оставил двор. За ним двинулись конные, за конными беспорядочно побежали солдаты. Их провожали свистом и насмешливыми выкриками.
На рулоне рядом с Сытиным откуда-то появился Воскресенский. Снял форменную фуражку, поправил очки. Есенин был поражён суровым выражением лица своего друга. Он изумился ещё больше, когда корректор заговорил:
— Товарищи! Мы ещё раз показали и самим себе, и властям, что рабочие и служащие издательства и типографии товарищества Сытина — гордость рабочего класса Москвы! — в любую минуту могут выступить в сражении за свою свободу, за свои права, за справедливость. И мы не отступим в этом сражении. Но этот момент ещё не наступил, он назревает, он впереди. Будем к нему готовы! А сейчас — по своим местам, товарищи. Правильно сказал Иван Дмитриевич: книги необходимы нам. Много книг нам нужно. И мы сами, и наши дети должны быть людьми образованными.
Люди с видимым неудовольствием начали расходиться, одни в здание типографии, другие на улицу, в трактиры, в чайные — посидеть. Двор опустел.
Нависшие, мокрые облака угнетали своей грузностью. День мрачнел, влажный воздух затруднял дыхание. Но на душе Есенина было светло и как-то торжественно, словно он был отныне посвящён в некую тайну, к которой до этого дня ему не было доступа. Он подошёл к полицейскому чиновнику, тот ждал, пока двор не очистится совсем.
— Где же ваш закон, господин Фёдоров? Исчез, как дым, как утренний туман.
Фёдоров поднял воротник пальто, усмехнулся сокрушённо:
— Забавляетесь, господин Есенин. Как бы плакать не пришлось. Вы экземпляр невысокого ума, как я убеждаюсь. Дурачок-с. Простите, конечно. Я видел, как вы совали в карманы рабочим эти мерзкие клочки, и мог поймать вас за руку. Пожалел. Потому как не своим умом живете. Молодость вашу не хотел рушить. Тем более что переживаете счастливую пору... — Он перевёл выразительный взгляд на Анну. — До встречи, господа. Прощайте. — И полицейский чиновник медлительной поступью покинул двор.
— Что, получил? — Анна как бы измеряла Есенина сощуренным взглядом, чуть отступив от него. — Не думаешь ты о будущем, Сергей. Живёшь минутным порывом. И стихи забросил...
— Ты видела Агафонова? — Есенин встряхнул Анну за плечи. — Это же дерзость, вызов. Отвага! Вот это настоящий революционер!
— Успокойся, — сказала она. — У Агафонова борьба с царизмом, террористические выходки — его профессия. У тебя профессия иная, неужели ты этого не понял до сих пор!
Есенин зажмурился и встряхнул головой, словно освобождаясь от хмеля, завладевшего в этот день всем его существом.
— Понял, Анна, — сказал он искренне.
24
Тот памятный вечер был холодный, ветреный. Ветер нёсся по широким улицам, то чуть затихая, то снова усиливаясь, мел пыль, листья, газетную рвань, лохматил лошадиные гривы, взъерошивал сено на возах. От его порывов гремели железные кровли на домах. Изредка приносил откуда-то и рассеивал дожди. В свете качающихся фонарей капли летели косо, пузырились в лужах, подпрыгивали на камнях.
Есенин и Анна вышли из тёплой комнаты под дождь. Анна раскрыла зонт, а Есенин, подняв воротник пальто и поглубже, на самые брови, надвинув шляпу, взял девушку под руку, прижался плечом к её плечу — под одну крышу. Дождь глухо стучал по натянутой материи зонта, отскакивал, брызгаясь.
Когда они шли по переулку, Есенин заметил, как от подъезда дома напротив отделилась неясная человеческая тень и на некотором расстоянии неотступно заскользила следом за ними, прилипая к стенам зданий. Вряд ли это было случайностью. Поравнявшись с освещёнными окнами ресторана «Древность», Есенин оглянулся, чтобы увериться в своём подозрении. Человек в длинном плаще и тёмной шляпе, избегая света, следовал за ними, не приближаясь и не отдаляясь. Есенин засмеялся коротко и невесело:
— Ну вот, наконец, и слежка! Всё как и положено для героя авантюрного романа.
— Ты что, бредишь? — спросила Анна с удивлением. Он теснее прижался к ней плечом, прошептал:
— За нами следят, Анна.
— Не преувеличивай, пожалуйста, и не переоценивай значения своей особы. Кому нужны мы? Мало у них других забот!
— Оглянись незаметно, — настаивал Есенин. — Он идёт за нами от самых ворот. В плаще и шляпе.
Анна, подождав немного, обернулась как бы невзначай. Человек шёл.