Эсеры. Борис Савинков против Империи
Шрифт:
Меня привезли в городской участок. Я вошел твердыми шагами. Было страшно противно среди этих жалких трусишек, и я был дерзок и издевался над ними. Меня перевезли в Якиманскую часть, в арестный дом, и я заснул крепким сном».
Центральный Комитет партии эсеров и все губернские группы выпустили воззвание о взрыве 4 февраля, заявив, что нельзя чувствовать жалости к тому, кто никогда не испытывал ее к другим, сожалеть о пролитой крови того, кто безжалостно потоками проливает кровь подданных. По империи, не затухая, а только разгораясь, катилось эхо эсеровского взрыва, и все знали, что Каляев не стал взрывать семью великого князя, говорили о посещении его в тюрьме женой убитого Елизаветой Федоровной, которой он заявил, что ему больно было причинить ей горе, но он исполнил свой долг. В обществе говорили о простой и благородной личности террориста, наивно мистически верившего в великое дело революции. Орган Центрального Комитета партии эсеров «Революционная Россия» писал о своем очередном политическом убийстве:
«На месте казни лежала бесформенная куча, вышиной сантиметров в тридцать, состоявшая из мелких частей одежды, кареты и изуродованного тела. Публика, человек тридцать сбежавшихся первыми, осматривала следы разрушения. Некоторые пробовали высвободить из-под обломков труп и зрелище было подавляющее. Головы не оказалось. Из других частей можно было разобрать только руку и часть ноги. В это время выскочила Елизавета Федоровна в ротонде, но без шляпы, и бросилась к бесформенной куче. Все стояли в шапках. Княгиня это заметила. Она бросалась от одного к другому и кричала: «Как вам не стыдно, что вы здесь смотрите, уходите отсюда». Лакей обратился к публике с просьбой снять шапки, но на толпу ничего не действовало, никто шапки не снимал и не уходил. Полиция минут тридцать бездействовала, заметна была полная растерянность. Очень не скоро появились солдаты, отодвинули публику и оцепили место происшествия».
В обществе цитировали слова Каляева, говорившего, что он не имеет ничего общего с суеверием рабов и их лицемерных владык.
Каляева судили в апреле 1905 года в особом присутствии Сената, и опять множество людей слушали, что эсеровский террорист считает себя не подсудимым, а пленником, взятым в бою между революционной и самодержавной армиями. Сын околоточного надзирателя на всю державу заявил, что совсем скоро с насилием покончит торжество социализма. Приговор был очевиден и Каляев писал из тюрьмы товарищам по партии свое последнее письмо: «Я сделал все, что мог, для того, чтобы 4 февраля достигнуть победы, и счастлив сознанием, что выполнил долг, лежавший на всей истекающей кровью России. Я отдал всего себя делу борьбы за свободу рабочего народа, и пусть смерть моя венчает сое дело чистой идеи. Умереть за убеждение – значить звать на борьбу, и каких бы жертв не стоила ликвидация самодержавия, я твердо уверен, что наше поколение кончит с ним навсегда. Это будет великим торжеством социализма, когда перед русским народом откроется простор новой жизни, как и перед всеми, кто испытывает тот же вековой гнет царского насилия. Вся жизнь мне лишь чудится сказкой, как будто все то, что случилось со мной, жило с ранних лет в моем предчувствии и зрело в тайниках сердца для того, чтобы вдруг излиться пламенем ненависти и мести за всех. Обнимаю и целую вас всех».
Ивана Каляева несколько раз пытались дискредитировать и ошельмовать, но делали это как всегда, и поэтому число молодых членов партии эсеров быстро росло. В ответ на слухи о его помиловании Каляев писал министру юстиции: «Как революционер, верный преданиям «Народной Воли», я считаю, что долг и совесть моя приказывает мне отказаться от помилования».
5 апреля на суде Каляев заявил судьям и прокурору, что они наемные слуги капитала и имперского правительства, а он – народный мститель и социалист-революционер. Его постоянно, конечно, прерывали и вообще вывели из здания суда. Каляев все равно смог сказать все, что задумал, и империя услышала его судебную речь, ахнувшую по самодержавию.
«Нас разделяют горы трупов, сотни тысяч разбитых человеческих существований и целое море крови и слез, разлившееся по всей стране потоками ужаса и возмущения. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов. Взяв меня в плен, вы теперь можете подвергнуть меня пытке медленного угасания, можете меня убить, но над моей личностью вам не надо суда. Между нами не может быть почвы для примирения, как нет ее между самодержавием и народом. Мы все те же враги и я не признаю в вас моих судей. Пусть судит нас не рабье свидетельство сословных представителей по назначению, не закон, облеченный в сенаторский мундир, не жандармская подлость. Пусть нас судит свободно и нелицеприятно выраженная народная совесть. Пусть нас судит эта великомученица истории – народная Россия.
Я не признаю ни вас, ни вашего закона. Я не признаю центральных государственных учреждений, в которых политическое лицемерие прикрывает нравственную трусость правителей и жестокая расправа творится именем оскорблений человеческой совести, ради торжества насилия.
Но где же ваша совесть? Где кончается ваша продажная исполнительность? Ведь вы не только судите мой поступок, вы посягаете на его нравственную ценность. Дело 4 февраля вы не называете прямо убийством, вы именуете его преступлением, злодеянием. Вы дерзаете не только судить, но и осуждать. Что же вам дает это право? Не правда ли, благочестивые сановники, вы ни кого не убили и опираетесь не только на штыки и закон, но и на аргументы нравственности. Вы готовы признать, что существуют две нравственности. Одна для обыкновенных смертных, которая гласит: «не убий», «не укради», а другая нравственность политическая, для правителей, которая им все разрешает. И вы действительно уверены, что вам все дозволено и что над вами нет суда…
Но оглянитесь: всюду кровь и стоны, война внешняя и война внутренняя. И тут и там пришли в яростное столкновение два мира, непримиримо враждебные друг другу – бьющая ключом жизнь и застой, цивилизация и варварство, насилие и свобода, самодержавие и народ. И вот результат: позор неслыханного поражения военной державы, финансовое и моральное банкротство, политическое разложение устоев монархии внутри, наряду с естественным развитием стремления к политической самостоятельности на так называемых окраинах, а повсюду всеобщее недовольство, рост оппозиционной партии, открытые возмущения рабочего народа, готовые перейти в затяжную революцию во имя социализма и свободы и, на фоне всего этого, террористические акты. Что означают эти явления?
Это суд истории над вами. Это – волнение новой жизни, пробужденной долго накоплявшейся грозой, это – отходная самодержавию. Революционер, бросая в ответ на вызов к бою свою ненависть, может смело крикнуть насилию: я обвиняю. Но мне ставится в вину нечто большее. Меня обвиняют в том, в чем повинна вся Россия. Меня обвиняют в том, что я принадлежу к тайному сообществу, поставившем у себя целью насильственное ниспровержение образа правления в России, установленного основными законами, то есть насильственное ниспровержение самодержавия действиями одного тайного общества. Не отрицая своей принадлежности к Боевой Организации партии социалистов-революционеров, такое обвинение я считаю лишенным здравого смысла.
Прежде всего, в первой части этой формулы нет реальной правды. Точно вся Россия – это счастливейшая Аркадия, в которой все живут в мире и согласии, в условия жизни идеальны. Нет ни классовых антагонизмов, ни правительственного гнета, все довольны существующими порядками, установленными основными законами, и только злокозненное сообщество, именуемое Партией социалистов-революционеров, всеми силами стремится к их извержению. Ну, а коль скоро составилось такое «тайное» сообщество против самодержавия, значит, этим и оправдано существование прокурора и всех других экстренных мер в защиту «основных законов». Просто, коротко и ясно. Но не напоминает вам эта упрощенная формула обольстительного взгляда политиков охраны, по которому вся смута – дело злонамеренной группы революционеров, и стоит им взять в плен террориста и самодержавие спасено. Так шатко его существование…
Борьба против самодержавия ведется десятки лет ширококрылым фронтом всей трудящейся и мыслящей России, и не тайно, а совершенно явно. Какой же смысл приписывать монополию этой борьбы Партии социалистов-революционеров.
Наша партия не есть единственная организация для борьбы с существующим в России политическим строем. Более того, она не исключительно занята борьбой с самодержавием. Наша партия есть в России один из авангардов всемирного социалистического движения, выдвинувшийся в недрах патриархальной и царской России. Наша партия принимала участие в международном социалистическом конгрессе и, таким образом, получила официальное признание об одобрение своей деятельности со стороны верховного учреждения социализма. На партию социалистов-революционеров нельзя смотреть, как на тайное сообщество, ставящее себе единственной и исключительной целью свержение самодержавия. Мы не отказываемся от этой цели, но нужно точно установить наше место в ряду других революционных и оппозиционных движений в России, для того, чтобы понять природу и цели осуществляемого нами террора.