Эсеры. Борис Савинков против Империи
Шрифт:
Десять боевиков под видом посыльных, извозчиков, уличных торговцев занимались выслеживанием сановных маршрутов весь световой и несветовой день. Наружным наблюдением руководил старый эсер Сергей Барыков, впервые арестованный еще в 1901 году в томской типографии. Швейцер в меблированных комнатах «Бристоль» готовил почти двадцать бомб и анализировал поступавшую информацию, бесперебойно поступавшую на угол Большой Морской улицы и Вознесенского проспекта. Татьяна Леонтьева забирала и хранила уже готовые бомбы и всю конспиративную переписку. Она докладывала Швейцеру все новости о заседаниях Комитета и Совета Министров, привычках Зимнего дворца, маршрутах сановников. Боевики жили в ужасных условиях петербургской бедноты, что вызывалось жестокими условиями конспирации. Ивановская писала об убийце уфимского губернатора Богдановича и участника убийства Плеве, своем старом товарище Егоре Дулебове, в январе 1905 года извозчике Петре Агапове:
«Он был еще молод, силен физически, смел и упрямо настойчив в принятой на себя обязанности тянуть лямку извозчика. Коренастый, плотно сбитый, со «смекалистым» лицом крестьянина, прямой и бесхитростный, Петр как-то болезненно переживал потерю старых друзей-братьев, спаянных верой и единой опасностью.
Жил он, подобно всем нелегальным извозчикам того времени, тревожно. Мы ехали куда-нибудь далеко на окраину города, в пустынное место. Он оборачивался ко мне и делился своими переживаниями, всеми сомнениями, наблюдениями, успехами, конфликтами с полицейскими, указывал чересчур «шпиковские» районы: «Вот тут как будто черт их тащил в решете, да и рассыпал в изобилии».
Петр работал дольше других, но никогда не жаловался на действительно пакостную, прямо собачью жизнь, полную скверноты. Извозчичьи квартиры грязные, тесные, за много десятков лет отложившие на полу и стенах всю нечисть, вносимую ногами, одеждой и потными телами. Жилища эти неописуемы, их надо видеть. Спя на голом полу вповалку, не раздетые, они вынуждены порой тут же просушивать мокрые принадлежности своего туалета. Ночные извозчики, находя дневных еще спящими, одолеваемые сном, усталостью, валятся без разбору на спящих, сдавливая их, как поленья дров, толкая, давя. Дневной подымается, ночной торопится во всем своем одеянии втиснуться в свободную трещину. Для полноты этой «проклятущей жизни» надо прибавить еще неумолкаемый гомон, сутолоку, ругань раздраженных теснотой, ночные вставанья, чтобы задать корм лошадям и другие прелести бытия.
Совершенно в таких же условиях жили и наши извозчики, с прибавлением еще тревоги выдать себя невзначай высказанным мнением или поступком, несвойственным этой среде. Под конец стало заметно, что силы крепкого Петра падают. Несколько раз, проездивши с заряженными бомбами в экипаже, при любом толчке могшими взорваться, Петр возвращался неузнаваем, с осунувшимся лицом, с глубоко запавшими глазами.
Совсем накануне ареста он сказал: «Мы в кольце шпиков, нас, видимо, выследили, нужно как можно скорее кончать, или же я один со всем этим управлюсь». Арестованный 17 марта, Петр сидел в Петропавловской крепости и там сошел с ума. И в больнице святого Николая в 1908 году потухла эта молодая, хорошая, на редкость чистая жизнь».
Все было готово к взрыву на Троицком мосту утром 1 марта 1905 года. Всю ночь Швейцер вставлял запалы в двадцать бомб в гостиничном номере и думал, не упустил ли он чего-нибудь в расстановке террористов, на пути сановников к Петропавловской крепости. Это совмещение было свыше сил обычного и даже революционного человека. На какой-то бомбе Швейцер сломал хрупкую стеклянную трубочку взрывателя и взорвался. Номер 27 и все номера вокруг разнесло, включая нижний этаж с рестораном. В гостинице и доме напротив вылетели все стекла в тридцати шести окнах, тротуар и мостовая Вознесенского проспекта у «Бристоля» были завалены досками, обломками перекрытий и мебели. В сквере перед Исаакиевским собором вырвало решетку на расстоянии в двадцать метров, там же в нескольких местах лежал труп Швейцера.
Слух в взрыве мгновенно облетел Петербург. Полицейские эксперты без труда установили, что взорвалось огромное количество динамита. Департаменту полиции стало ясно, что в имперской столице готовился крупнейший террористический акт, и он бросил на расследование случившегося лучших сыщиков. Руководство петербургским боевым отрядом перешло к Борису Моисеенко, который решил ждать приезда в Петербург Бориса Савинкова, приходившего в себя после удачного взрыва в Москве Великого князя Сергея Александровича. Петербургское охранное отделение потребовало у местных провокаторов выдать боевиков, но после смерти Швейцера все связи оказались потерянными, а террористы успели сменить адреса. Фамилии в паспортах, по которым они жили, были известны только их обладателям.
Департамент полиции срочно вызвал в Петербург из Иркутска Николая Татарова, за участие в студенческих беспорядках давно высланного в Восточную Сибирь. В ссылке Татаров быстро сошелся со многими народовольцами и там же вступил в партию социалистов-революционеров. На первых порах он даже организовал в Иркутске тайную типографию, не раскрытую полицией и стал известен в революционных кругах как опытный конспиратор и идейный борец с монархией.
Ссыльно-безнадежная и бесперспективная жизнь на задворках империи за несколько лет сломала Татарова и генерал-губернатор Восточной Сибири жандармский генерал Кутайсов, хорошо знавший отца ссыльного, легко сделал его секретным сотрудником охранки с очень большим жалованьем. С конца февраля 1905 года Татаров, отпущенный из Сибири проведать больного отца, появился в Петербурге с массой писем и приветов от ссыльных народовольцев. Эсеры и бывшие народовольцы Г. Фриденсон и Н. Тютчев ввели его в курс партийных дел и дали адрес Ивановской, для которой было много писем, прекрасно зная, что она член Боевой Организации. За ней после взрыва Швейцера в «Бристоле» стали следить десятки лучших филеров Медникова. Вскоре весь петербургский отряд, безнадежно ждавший так и не приехавшего Савинкова, за две недели был выслежен. Ивановская писала: «В последние предарестные дни темной, подавляющей тучей опустилась над нами какая-то сила, обволакивающая паутина, и невидимый, смутно ощущаемый туман замыкал все вокруг, а из всего этого выдвигались порой скользкие, неясные типы, про которых покойный Щедрин говорил: «Скажи, скажи, гадина, сколько тебе дадено?» образовалось тягостное окружение, вырваться из которого не представлялось возможным. Бросить все и кинуться всем врассыпную – мы не могли и не имели права. Мы ждали, должны были ждать, в кое-кто из нас продолжал надеяться окончить то, на что было ухлопано изрядно сил и средств. Боевая Организация осталась без испытанного кормчего, терялась сплоченность, единство действия, приобретенное столькими жертвами. Надо было ждать. Каждый день мы ожидали возвращения уехавших за границу Савинкова и Азефа. Вопрос о ликвидации поднимался всеми, но большинство говорило, что мы сами решить его не можем, не имеем права снять с мест наблюдателей. Более твердые настаивали на более быстром окончании с выслеженными уже Треповым и Булыгиным. Было и в самом деле жаль бросить доведенную до конца работу, а главное – не было полномочий на ликвидацию. Большую дезорганизацию внесло то, что начал прибывать из разных мест народ, предлагавший свои силы на активную борьбу. Из Киева приехала целая группа, следившая за Клейгельсом. Приходилось со всеми иметь свидания, объясняться, давать советы. Сохранение всей организации стало трудной задачей. Татаров через Фриденсона знал мой и других адреса в Столярном переулке и в Петербурге. С ним Фриденсон вел конспиративного характера разговоры о доставке партии динамита. С 15 на 16 марта поздно вечером, за полночь, жившей со мной на одном этаже акушерке Ф. Кац, намеревавшейся стать хозяйкой конспиративной квартиры, явилась незнакомая дама и торопливо передала ей, что по телефону получено предупреждение о повальном «заражении» «Столярных номеров». По запоздалости оно для Боевой Организации уже не имело ни какого значения. Всюду уже появились юркие типы и доносился едкий запах охранки.
17 марта все члены Боевой Организации в Петербурге, а также многие лица, с которыми они просто хоть раз разговаривали, были арестованы. Всю ночь в главном городе империи шли десятки обысков. У Леонтьевой нашли бомбы, гремучий студень, динамит, порох, запалы, и она гордо объявила себя членом Боевой Организации партии социалистов-революционеров. У нее в квартире в хитроумном тайнике охранники обнаружили два десятка чистых паспортных бланков, пятнадцать паспортных книжек, три фальшивых паспорта, множество нелегальной литературы и квитанцию на банковскую ячейку в московский банкирский дом братьев Джамгаровых. В Москве ячейку тут же обыскали и нашли в ней шесть бомб, шесть запалов и ведро гремучего студня.
При аресте оказал сопротивление сын полковника Трофимова, которого жандармы смогли взять только тогда, когда у него кончились патроны. Он также назвал себя членом Боевой Организации. В четыре часа утра полицейские пришли к Ивановской:
«Когда Петербург окутывается мраком, в незапертую дверь ко мне постучались, и в один миг комната наполнилась шумной ордой, начавшей беспорядочно метаться по моей маленькой комнате, подобно спущенным голодным псам, все нюхавшей, всюду совавшей свои грязные лапы. В жизни мне не приходилось встречать людей, кто бы ни ощущал к процессу обыска и обшаривания, и к исполнителям этой гнуснейшей работы неимоверной гадливости. В помещении ничего преступного не оказалось. Часа через два меня везли уже в карете в узилище».
Из всего петербургского отряда в несколько десятков боевиков на свободе смогла остаться только Дора Бриллиант, незадолго до этого приехавшая из Москвы помогать товарищам. Официальные газеты от своего большого ума назвали революционно-полицейскую ночь «Мукденом русской революции», наивно думая, что самодержавие, наконец, победило. Департамент полиции передал в прессу списки арестованных, в которых Ивановская, взятая с чужим, но настоящим паспортом, была названа по своей реальной фамилии. В этот же день в партии эсеров поняли, что у них имеется серьезный провокатор и он находится в самом центре эсеровской борьбы. Делом нескольких дней для Центрального Комитета было обнаружить Татарова. Сановники и жандармско-полицейские генералы напрасно радовались своей пирровой победе. Террористы Боевой Организации, готовые навеки сгинуть в петропавловско-шлиссельбургских казематах, попали в них только на полгода и в октябре 1905 года уже вышли на свободу, потому что двери их тюрем пинком открыла русская революция, которую наряду с большевиками и меньшевиками Российской социал-демократической рабочей партии готовила и партия социалистов-революционеров. В ночь на 17 марта 1905 года совершенно напрасно радовались всякие и разные имперские столпы самодержавия, потому что совсем через немного дней начался их массовый отстрел. Эхо московского взрыва 4 февраля 1905 года вовсю гуляло по громадной державе. Уже не две тысячи социалистов-революционеров, а семьдесят тысяч эсеров атаковали самодержавие летом 1905 года. Давай, империя, арестовывай революцию. Кажется, у тебя что-то не получается? Кто бы мог подумать? Нечем думать? Ну тогда извини и прощай.