Эшафот забвения

Платова Виктория Евгеньевна

– Ты много пьешь, – сказала я, ненавидя себя за менторский тон.

– Да. Я много пью и много трахаюсь, и вообще много на себя беру… Я хочу извиниться за тот вечер.

– Что ты, ничего страшного не произошло, – фальшиво сказала я, и Леночка сразу же уловила фальшь в моем голосе.

– Я наговорила тебе глупостей.

– Разве?

– Я наговорила тебе глупостей, я помню это… Смутно, но помню…

– Ничего страшного ты не сказала.

– Если можешь, забудь все то, что я тебе говорила.

– Да

я и не пыталась запомнить, – сфальшивила я.

– Ну что ж, тогда ладно, – видно было, что Леночка не поверила ни одному моему слову, – заезжай ко мне как-нибудь…

– Как-нибудь заеду, – сказала я, прекрасно зная, что никогда больше не появлюсь в ее доме.

– У тебя неплохая фигура, – Леночка заискивающе посмотрела мне в глаза, – очень универсальная. Поверь мне, я знаю в этом толк… Я ведь модельер. Говорили – очень хороший модельер… Я бы хотела, чтобы ты что-нибудь выбрала для себя. Мне было бы приятно.

Наверное, мне тоже было бы приятно. На секунду прикрыв глаза, я вспомнила модели Леночки, которые видела в тот вечер, – восхитительно совершенные линии, восхитительно небрежные складки, платья, созданные для любви, платья, созданные для того, чтобы их нежно надевали и яростно скрывали, – как эта молодая, так тонко чувствующая женщина могла попасться в ловушку безумия?

В комнату заглянул техник Садыков и, увидев Леночку, по-свойски подмигнул ей и просемафорил тупым заросшим подбородком: “Заболталась, старуха, пора и ноги позадирать слегонца”.

– Жарко здесь у вас, – сказала Леночка и тотчас же скинула дубленку, оставшись в облегающем черном платье.

– Да вроде не очень.

– Где здесь у вас туалет?

– Направо по коридору.

Направо по коридору. Но ты пойдешь в другую сторону, где тебя встретит техник Садыков, только для того, чтобы тупо отодрать в пустой детской, где через месяц-другой поставят кроватки для двухлетних девочек-близнецов, дочек нефтяного магната. И забьют углы мягкими игрушками… Ты будешь заниматься этим и каждую минуту, каждую секунду знать, что совсем рядом совсем равнодушный к тебе Братны снимает совсем ненужное тебе кино. А мы с тобой неплохо поговорили, ты ждала от меня каких-то слов, которые я так и не сказала…

Мне стало так тошно, что я взяла бутылку “Баккарди” и сделала крупный глоток. И только потом, повернув голову, увидела в раскрытой сумочке Ганькевич краешек фотографии.

Еще не достав ее, я знала, что это за фотография.

И все-таки заставила себя вытащить фотографию из сумки.

Марго.

Я знала эти фотографии из серии “Актеры Советского кино”. Их собирала маленькая девочка в маленьком южном городе. Ей очень хотелось, чтобы у нее были волосы артистки Анастасии Вертинской и чтобы артистка Светлана Тома вышла замуж за актера Олега Видова. Она даже

поместила их вместе на одной странице альбома.

А вот фотографии Марго она так и не купила…

– Роешься в чужих сумках? – услышала я голос Леночки и вздрогнула.

– Иногда. Откуда у тебя эта фотография?

– Из альбома. Я в детстве собирала актеров. А ты?

– Зачем ты ее принесла? – Я сбилась на тон следователя по особо важным делам и тут же пожалела об этом.

– А тебе какое дело? – тут же ощерилась Леночка. – Хочу взять у нее автограф.

– Верится с трудом.

– У тебя есть свои предположения?

– Кое-какие.

Мы стояли друг против друга.

– Какие же, интересно?

– Не стоит этого делать.

– Чего – этого? – с вызовом спросила Леночка.

– Ты знаешь. – Я боялась произнести вслух то, что уже давно сказала про себя.

– Не знаю.

– Знаешь. Он все равно снимет свое кино.

– Посмотрим. – Леночка олицетворяла ледяное спокойствие.

– Зачем ты принесла фотографию?

– Я же сказала тебе. Хочу взять у нее автограф. Она шикарная сука, никуда от этого не деться. Возьму автограф и успокоюсь на этом.

– Неужели успокоишься? – иронически спросила я.

– Я уже успокоилась. То, что я говорила тебе тогда, – это просто ложь. Сентиментальное вранье.

В комнату снова заглянул Садыков. Теперь его заросший подбородок выглядел еще более тупым, а глаза нездорово блестели. Должно быть, снова дернул косяк у Вована Трапезникова.

– Ленуся, прелесть моя! Мы тебя с Темкой ждем-ждем, уже и наклычники приготовили, а она здесь прохлаждается. Трубы зовут. Иерихонские, между прочим. И хорошо надраенные.

– Уже иду. Пока, Ева. Рада была тебя увидеть.

Леночка демонстративно вытащила у меня из рук фотографию, подхватила дубленку, сумку и “Баккарди” и вышла.

Я осталась стоять посреди комнаты – карманная воровка, потрошительница сумок, кладбище версий, отстойник чужих грехов.

Она не убивала. Она не может убить. Она слишком бесстыдна, чтобы убить именно так, твердила я себе. Для тихого убийства без крови необходимо определенное целомудрие…

Она не убивала. Нет. Она не убивала и не убьет.

Нет, нет, нет…

– Ты чего орешь? – спросил меня просунувший голову в дверь Вован Трапезников. – Готовишься к первой брачной ночи?

– Хочешь ее со мной разделить? Заходи, поорем вместе.

– Тебя Братны ищет. Нужно на студию сгонять зачем-то. Подойди, а то он уже в эпилептическую кому впал…

– Да. Сейчас.

Я вернулась на площадку и тут же получила затрещину от Братны. Это было так неожиданно, что я даже не успела никак среагировать. Удар был несильным, но обидным.

– Где ты шляешься?! – спросил меня Братны.