«Если», 2004 № 10
Шрифт:
Фильмы-то были, и некоторые из них даже сохранились до наших дней. Вот только по методу «перекрестка» они, говоря научным языком, не идентифицируются. Если одна составляющая (подражание иностранному опыту) в них иногда и присутствует, то две другие отсутствуют начисто. Искать политическую тенденцию в экранизациях «Снегурочки» или «Сказки о рыбаке и рыбке» не очень серьезно. Фильмы так называемой «сатанинской серии», где за фантастическими образами Сатаны и Антихриста отчетливо проглядывала большевистская власть (те же «Девьи горы» Санина), были сняты уже после революции. Но еще важнее, что дореволюционные, или, точнее, досоветские, фильмы не претендовали на использование футуристической идеи. К исключениям можно причислить разве что русский вариант «Путешествия на Луну» (1912), начатый,
Зато, как только мы переносимся на территорию советского кино, наша «дорожная схема» начинает работать. В «Аэлите» (1924) обнаруживается откровенный отголосок идеи всемирного коммунистического интернационала, сформулированной Марксом и унаследованной фильмом Протазанова от литературного первоисточника — романа А.Толстого. Правда, вернувшийся из Европы Протазанов слукавил. В Париже и Берлине он снимал салонные мелодрамы («За ночь любви», «Тень греха» — одни названия чего стоят) и знал, как их ценит почтенная публика. Поэтому основой сюжета экранной «Аэлиты» стала история ревности инженера Лося к своей жене и даже ее мнимого убийства, а марсианские эпизоды превратились лишь в сон главного героя.
Как изобразить Марс, неземную красоту его царицы и восстание марсианских пролетариев, Протазанов не знал. Но в Германии он видел, сколь эффектно выглядят конструктивистские декорации и костюмы в мистических фильмах немецких экспрессионистов — «Кабинете доктора Калигари» Вине или «Носферату-вампире» Мурнау. На помощь была призвана известная художница-конструктивистка А.Экстер, в результате чего облик Аэлиты (Ю.Солнцева) явил собой странное смешение черт японской гейши, арабской танцовщицы и римской матроны, а несчастным марсианским рабам надели на головы картонные кубы с круглым отверстиями для лиц. В откровенно театральной декорации преобладали изломы и наклонные плоскости. Вот вам и вся «марсианская хроника».
Что же касается технологии межпланетного полета, то к ней Протазанов отнесся и вовсе пренебрежительно. Лось (Н.Церетели) строит свой космический аппарат где-то на задворках старой Москвы. Судя по видимому в кадре фрагменту с клепаной обшивкой, размеры корабля не больше двухэтажного дома, но когда к двум героям-космолетчикам присоединяется третий — сыщик в комичном исполнении И.Ильинского, — это не создает никаких неудобств и не требует никаких приготовлений. Однако верхом пренебрежения к космической теме надо считать скрытое резюме, которое режиссер выносит в финале фильма. Таинственные позывные «анта… одэли… ута» — это всего лишь реклама автомобильных покрышек. Так что проснитесь, товарищи, не ревнуйте понапрасну своих жен и не забивайте себе голову полетами на Марс и всякими там межпланетными революциями!
В отличие от подпорченного эмиграцией Протазанова, Лев Кулешов в своем фильм «Луч смерти» (1925) подошел к идее борьбы мирового пролетариата вполне серьезно. Советский инженер По-добед (актер П.Подобед) изобретал чудодейственное лучевое оружие, которым пытались завладеть ставленники империализма во главе с церковником-фашистом (!) аббатом Рево (эту роль сыграл знаменитый режиссер В.Пудовкин). Однако рабочий класс некоей буржуазной страны не только помогал герою одолеть мракобеса, но и направлял оружие на своих эксплуататоров. В общем, первая константа нашей «триады» была представлена во всем ее великолепии.
Другой вопрос — мог ли Кулешов, ставя «антибуржуазную фильму», подражать буржуазному кинематографу? Мог ли он вообще кому-нибудь и когда-нибудь подражать, будучи генератором творческих идей и основоположником «ассоциативного монтажа»? Не умаляя очевидных заслуг замечательного режиссера, надо все же признать, что и своей детективно-приключенческой канвой, и мрачной экспрессией «Луч смерти» имел определенное сходство с «Доктором Мабузе — игроком» (1922) Ф.Ланга, фильмом, который Кулешов не мог не смотреть. Создание же лучевого оружия в начале 20-х казалось делом почти решенным. Причем в его основе видели не столько радиоактивное излучение («рентгеновские лучи»), сколько электромагнитный импульс. Электромагнитную волну считали потенциально не менее опасным оружием массового поражения, чем ядовитый газ. Неудивительно, что в первом варианте сценария кулешовского фильма
Конец 20-х — начало 30-х стали великой эпохой для кинофантастики и в Европе, и в Америке, но не в СССР. Советское кино не смогло найти равноценного ответа немецким «Метрополису», «Атлантиде» и «Тоннелю», британским «Ликам грядущего», французскому «Концу света», американским «Кинг Конгу» и «Франкештейну». Почему?
Это время стало началом «сталинской эры» советского кино, отмеченной персональным влиянием «лучшего друга советских кинематографистов» на тематику и стиль выпускавшихся фильмов. Сталин ценил и любил кино («Чапаева» он смотрел 38 раз!), но не терпел фантастические сюжеты и вообще с раздражением относился к условным, сверхъестественным элементам экранного действия. Были, впрочем, и исключения.
В 1935 г. Александр Птушко поставил «Нового Гулливера». Фильм представлял собой чрезвычайно удачный синтез кукольной анимации и игрового актерского кино, детской сказки (точнее, фэнтези) и политической сатиры. Выдающийся изобретатель и экспериментатор в области техники комбинированных съемок, Птушко возглавил творческую команду, вручную изготовившую 1500 кукол, а затем на удивление органично совместил их с живым актером. Содержание знаменитого романа Свифта было радикальным образом модернизировано. Советский пионер Петя засыпал на берегу моря и просыпался в стране лилипутов, которая оказывалась пародией на капиталистическую страну с диктаторским режимом. Лилипуты ездили в забавных автомобилях, имели свое радио и поили великана с помощью пожарного насоса. Петя помогал лилипутским пролетариям избавиться от жестоких и несправедливых угнетателей, а затем возвращался в солнечную реальность своей Советской Отчизны. Исполинский советский подросток, расправившийся с лягушачьего размера капиталистами (голоса у них тоже лягушачьи), должен был символизировать силу и молодость советской страны.
Были ли у Птушко предшественники и примеры для подражания? В принципе, да. Короткие эпизоды с совмещением актера и кукольного персонажа включал в свои фильмы еще В.Старевич («Ночь перед Рождеством», 1913; «Лилия Бельгии», 1915). В середине 20-х годов американский аниматор Макс Флейшер совместил живого актера с мультипликацией в научно-популярных фильмах «Теория Эйнштейна» и «Дарвиновская теория эволюции». Правда, сделано это было в очень примитивной форме. Любопытно, что в 1939 г. Флейшер, вдохновленный опытом Птушко, снял свою версию «Путешествий Гулливера» — в отличие от советского фильма, она была довольно заурядной мультипликацией.
Проявив политическую подкованность и редкую изобретательность в кинотехнологии, создатели «Нового Гулливера» так и не вышли на путь футуристического прогноза. Зато в этом опередил всех зарубежных конкурентов Василий Журавлев с фантастическим, в прямом и переносном смысле, фильмом «Космический рейс» (1936).
Позже Журавлев подробно рассказал об истории создания фильма и, в частности, о той помощи, которую оказал съемочной команде К.Э.Циолковский, Циолковский отнесся к своей задаче научного консультанта очень ответственно и серьезно. Он не просто прочитал сценарий и высказал свои замечания, но сделал 30 схем-рисунков, дающих правдоподобную трактовку устройства космического корабля, его старта с Земли, поведения экипажа в полете, прилунения и передвижения по Луне, возвращения на Землю. При этом дело доходило до курьезных вещей. Когда Циолковский предложил Журавлеву показать возвращение и приземление «стратоплана» на огромном парашюте, летчики-испытатели подняли его на смех («если бы такое было возможно, мы бы применяли парашюты при испытании самолетов»). Но парашют все-таки попал в фильм, и через сорок пять лет этим кадрам аплодировали смотревшие картину космонавты. И режиссер, и ученый очень переживали за достоверность эпизода с невесомостью, и когда эту съемку удалось осуществить с помощью команды циркачей и упругих резиновых тросов, Журавлев и Циолковский обменялись поздравительными телеграммами.