«Если», 2004 № 10

Тейлор Л. А.

Амикета оставил своих товарищей наедине с тряпками и мыльным раствором и поплелся следом за Бугго. Он терялся в догадках. Конечно, он ляпнул… но ведь непроизвольно! Не в армии же они, в конце концов…

Хугебурке казалось, что он видит сон. Забавный сон. Жаль, что короткий. Скоро завопит вибробудильник, затрясет подушку: все, Хугебурка, хорош дрыхнуть, пора на вахту.

Они спустились в грузовой трюм и остановились под тусклой лампочкой. Видны были шершавые, будто шелушащиеся стволы, схваченные стальным тросом. Громадные

их связки лежали в темноте — впереди, до самой переборки.

— Вот ваш пост, господин курсант, — молвила Бугго строго. — Прошу охранять с надлежащим усердием.

Амикета заморгал.

— Вопросы? — осведомилась Бугго.

— Что охранять?

— Груз! Еще вопросы?

— Зачем?

— Чтоб не сбежал! Я буду вас проверять! В качестве дисциплинирующего упражнения для ума рекомендую декламировать душеполезную таблицу умножения! Я буду подслушивать, учтите!

И Бугго с безмолвным старшим помощником за спиной удалилась.

Через четыре часа Амикету сменила плотная девица с плоским лицом и густыми рыжими волосами. Ее звали Фадило. Когда она появилась на трапе, Амикета, ошалевший от темноты и одиночества, поначалу даже не поверил собственным глазам.

— Ты здесь? — крикнула девушка. — Амикета!

Из динамика внутренней связи тотчас прозвучал резкий голос Хугебурки:

— Курсант Фадило! Уставное обращение — «курсант Амикета»! Еще одно нарушение — и я выверну лампочку, будете стоять в темноте.

— Пост сдан!

— Пост принят!

А шепотом:

— Ты как тут?

— Есть хочу. И спать. Скука.

— Как по-твоему, она нормальная?

— По-моему, ей замуж надо, — сказал Амикета чуть громче, чем требовала осторожность, после чего три ночи подряд его поднимали с постели и отправляли мыть отхожее место.

Эпоха гуманотолерантности сделала свое дело: люди в большинстве вырастали терпимыми к любой глупости и более всего опасались за целостность своего тела. Они питались экологически чистыми продуктами и не возражали резкостью на резкость. На военном космофлоте существовала целая наука по превращению человека гуманотолерантного в человека дееспособного.

А Бугго по природе не была ни гуманной, ни толерантной. Поэтому уже через два дня на «Ласточке» царил полный порядок. Пассалакава, которого теперь принуждали ежедневно мыть посуду, в том числе и после супа, страдал глубоко, но втайне.

На четвертые сутки полета курсант Халинц прихватил с собой на вахту маленькую трубку, купленную перед самым вылетом в порту у вертлявой карлицы, одетой в платье из длинных грязных лент. Карлица ласково вилась возле курсантов и предлагала им разную полулегальщину, составляющую атрибутику бывалого космоволка. Ребята охотно брали амулетки, «порошок воображения» и трубочки для его раскуривания, браслеты с кинжальчиками и пояса с вычурными гигантскими пряжками, которые при попытке сесть вонзаются в область подреберья.

Бессмысленное

стояние под тусклой лампочкой раздражало Халинца, наверное, больше, чем остальных его товарищей. Это был нетерпеливый молодой человек, красивый и крепкий. Надеясь на свое физическое совершенство, учился он плохо. Направление на «Ласточку» для прохождения практики оказалось для него полной неожиданностью. Халинц воспринял это как оскорбление и несколько дней ни с кем не разговаривал. Старый капитан Эба, по крайней мере, не мешал Халинцу испытывать презрение к жалкому корыту, на котором они летали, что служило парню слабеньким утешением. Бугго отняла у него и эту последнюю отраду. Она заставляла уважать себя и бедную «Ласточку».

Халинц попытался ощутить себя космоволком. Не спеша набил трубку, зажег и стал ждать, жадно вдыхая дым.

Сладко и удушливо обтянуло горло и нёбо, обжигающе лизнуло язык. Халинц коснулся языком десен — запылали десны.

Стало весело и в то же время странно, потому что Халинц твердо был уверен: это веселье — не его собственное. Чье-то.

Халинц хихикнул, и голос прозвучал издалека, откуда-то из-за связки бревен. Бревна выглядели теперь маленькими и одновременно с тем угрожающими, как будто на самом деле (и Халинц смутно понимал это) были вовсе не бревнами, а злобными карликами. И там, за ними, прятался голос.

Халинц с трудом добрался до карликов и принялся искать и звать, но чем дольше он звал голос, тем более тот отдалялся, а потом вдруг откликнулся совсем рядом, но приглушенно — его придавило. Халинц наклонился, чтобы помочь ему выбраться. Как раз в этот момент послышался новый звук: как будто совсем близко пальнули из древней бронзовой пушки, и воздух вокруг затрясся, бесконечно вибрируя. Металлический трос лопнул. Невероятно тяжелые и очень твердые карлики набросились на курсанта и смяли его.

Бугго сидела в кают-компании, пила дрянной кофе и читала лоцманское описание космопорта «Лагиди-6», когда вбежала Фадило. Рыжие косы девушки, как показалось Бугго, стояли дыбом, подобно коровьим рогам. Лицо Фадило было цвета остывшего очага — грязно-пепельного, а вытаращенные голубые глаза так и подскакивали в орбитах.

Бугго положила на стол навигационные карты и затрепанную книжку.

— Курсант Фадило, вы в своем уме? — осведомилась она.

— Ой, мамочки… — бормотнула Фадило.

Бугго вылила кофе ей в лицо.

— Придите в себя! Что это у вас за пятна на комбинезоне?

Фадило провела пятерней по облитой груди, облизала пальцы, сморщилась.

— Там трос лопнул, — выговорила она. — А Халинца нет. Завалило. Не отзывается.

Бугго окаменела. Обе молча глядели друг на друга. Глаза Фадило постепенно становились обычного размера и уползали обратно в глазные впадины. Слышно было, как за перегородкой на кухонном столе шлепают пластиковые кругляшки игральных карт.