Если б мы не любили так нежно
Шрифт:
…Зная, что у вас от ваших Государей и от народа нет такой доверенности, какая есть у нас, и что ты сам по себе по обычаю московскому не можешь выслать на съезд со мной, я писал тебе, чтобы ты объявил об этом архиепископу (смоленскому) и другим смольнянам и с их ведома устроил съезд; но и это не помогло. Припоминая себе дела московские, к которым, будучи в Москве, пригляделся и прислушался, также и нынешнее ваше поведение видя, я дивлюсь тому: что ни делаете, все только на большее кровопролитие и пагубу своего государства…»
Этот и другие листы из переписки Шеина и Горчакова с Гонсевским и Сапегой Лермонт тщательнейшим образом переписал для своей истории. Среди донесений Царю Василию Шуйскому были письма лета 1609 года о покорности Царю жителей Торопца, передавшихся ранее Тушинскому
Шеин как никто другой знал польские дела, сидя в Смоленске под боком у Польши и засылая в Речь Посполитую лазутчиков. Особенно ценные вести постоянно присылал ему некий Ян Войтехов, человек вельми мудрый, понимавший, что король не только желает посадить своего сына Владислава на московский престол, но и покорить для польской короны и для римской церкви всю Московию. Собирал Войтехов вести и о «крутиголове Димитрии», который надеялся добыть Москву весною 1609 года. Войтехов, подкупленный Шеиным, не стеснялся напомнить смоленскому воеводе о мзде за свои вести. «Пришлите мне, — писал он по-польски, — бобра доброго черного самородного…»
Бывало, что Войтехов слал и ложные вести, а нарочно или не нарочно, сказать трудно. Так, отписал он, будто Мнишек именем Димитрия, зятя своего, присягнул отдать короне Смоленск и Северскую землю и тем удержал поляков от войны и желания посадить Владислава на царство Московское.
Когда до Шеина дошло, что Царь Василий Шуйский заключил со свейским королем Карлом IX вечный союз против Польши, он понял, что ему надо ждать в Смоленске скорого прибытия короля Польши и Великого князя Литовского Жигимонта III к воротам Смоленска. Из Варшавы ему доносил пан Ян Войтехов, что Жигимонта зовут в Москву бояре, перепуганные Болотниковым и Тушинским вором, поднявшими против них всю чернь, почти все простонародье. Шеина несказанно бесила вероломная трусость бояр, готовых помочь Жигимонту покорить Московское государство из смертного страха перед простым народом, доведенным ими же до отчаяния и бунта.
В июле лазутчики донесли Шеину, что велижский староста Александр Гонсевский приводил жителей пограничных смоленских волостей к присяге Жигимонту и что Гонсевский идет с нарядом на Смоленск и сам король туда нагрянет в августе.
Гетман Станислав Жолкевский отговаривал короля в Минске от похода на ключ-город, считая Смоленск неприступной твердыней, но в Минск примчался гонец от Гонсевского: Смоленск остался беззащитен, поскольку Шеин отослал почти всех своих ратников Скопину! Король немедля выступил в поход. В Орше он встретился с канцлером своим Львом Сапегою, и тот тоже убеждал его спешить походом: Смоленск, словно яблочко спелое, сам в руки упадет. 16 сентября 1609 года лазутчики Шеина и Горчакова предупредили воевод о походе на Смоленск войска во главе с королем Жигимонтом.
Сапега пришел первым под Смоленск 19 сентября. 21 сентября пожаловал и сам Жигимонт. Теперь под стенами крепости стояли пять тысяч польской пехоты, двенадцать тысяч коронной конницы, десять тысяч запорожских казаков, тысяч до двух литовских татар.
Началась осада Смоленска первоклассным войском честолюбивого и воинственного короля польского Сигизмунда III, мнившего себя великим полководцем. Ударную силу королевского войска составили двенадцать сотен польско-литовских рыцарей — цвет шляхетства Речи Посполитой, большой отряд немецких ландскнехтов-копейщиков, гроза пехоты, быстрая как вихрь конница из литовских татар, десять тысяч не знавших страха вольных казаков, присланных Запорожской Сечью, во главе с кошевым атаманом. И все это отборнейшее войско почти два года беспомощно топталось под неприступными стенами Смоленской крепости.
В начале осады город Смоленск насчитывал около 80000 жителей в 8000 домов.
Благодаря заботам Шеина крепость имела достаточно заряда и припасов для длительной осады. Не хватало, однако, людей, поскольку по указу Царя Шеину пришлось отправить трехтысячный отряд из крепости в помощь Скопину-Шуйскому. Число защитников крепости Шеин пополнил за счет посадских и слободских людей, сжегших свои жилища на правом берегу Днепра и перебравшихся в крепость со своими семьями. В середине августа, предвидя скорый приход Жигимонта, Шеин собрал даточных людей со Смоленского уезда. 28 августа Шеин объявил о таком распределении начальных ратных людей и смоленских обывателей: 39 дворян и детей боярских и 48 посадских торговых людей будут разбиты по три-четыре человека на каждый отдел укреплений. 1862 человека из черных сотен и слобожан были расписаны по нескольку десятков на каждый отдел стены, по нескольку человек при каждой пушке в помощь пушкарям и зачинщикам, для содержания ночных караулов. Наскреб воевода войско почти в восемь тысяч ратников, [77] по вооружению гораздо слабее того, что отправил он к Скопину-Шуйскому. А у Жигимонта сил было в несколько раз больше со множеством иноземных офицеров.
77
Любопытно, что это старинное слово сохранилось. Так, ратником в Царском Селе был великий русский поэт Сергей Есенин, получивший за чтение своих чудных стихов из рук императрицы Александры Федоровны золотые часы с гербом Романовых к празднованию 300-летия династии Романовых.
Девятнадцатого сентября Жигимонт отправил Шеину универсал с такими словами: по смерти Царя Феодора, последнего Рюриковича, стали московскими Государями не по Божию соизволению и не царского рода людишки, а собственною волею, силой, хитростию и обманом, и брат встал на брата, приятель на приятеля, а посему большие, меньшие и средние люди Московского Государства и самой Москвы, видя такую гибель, били челом ему, Сигизмунду, чтоб он, яко Царь христианский и родич наиближайший Московского государства, вспомнил свойство и родство свое с природными, старинными Государями московскими и сжалился над гибнущим государством их. А посему идет он с большим войском не для того, чтобы проливать кровь людскую, а дабы оборонять русских людей и защищать православную русскую веру. Так пусть же смоляне встретят его с хлебом и с солью, в противном же случае его королевское войско не пощадит никого.
Король, введенный в заблуждение Сапегой и Гонсевским, ждал, что смоляне во главе с Шеиным, отправившим лучшую часть своего войска Скопину-Шуйскому, принесут ему ключи от города-крепости, откроют ворота, встретят с хлебом-солью. Взамен за капитуляцию король обещал смолянам широкие права и монаршие милости. А коль не будет сдачи, постигнет город ужасное разорение.
Но Шеин, Горчаков и архиепископ Сергий от имени всех смолян ответили ему так:
«Мы в храме Богоматери дали обет не изменять Государю нашему, Василию Иоанновичу, а тебе, литовскому королю, и твоим панам не поклониться».
Шеин в те дни только и твердил смолянам:
— Нами, братья, положен обет в дому у Пречистой Богородицы: за православную веру, за святые церкви, за Царя и за царское крестное целование всем помереть!..
Жигимонту удалось прельстить многих крестьян уезда обещанием вольности. От боярского Царя Василия Шуйского люд крестьянский не ждал никакого добра и в осаду не пошел. Зато жены и дети, от коих Шеину было мало толку, только рты лишние, все пошли в крепость из сожженных посадов, и воевода не смел закрыть им ворота, хотя это были и лишние рты.
Шеин слал Царю челобитные в Москву, моля о помощи, а Царь отвечал им милостивыми грамотами. Королю Шеин отписал, что смоляне скорее умертвят своих жен, чем отдадут их в руки ляхов.
Воевода знал, что семейства служилых смоленских людей, посланных им Скопину, будут всячески противиться сдаче города королю, что разлучило бы их со своими кормильцами, веря, что их отцы, мужья, сыновья сделают все, чтобы спасти их.
Даже купечество смоленское было на стороне Шеина. И по очень простой причине: не то чтобы русским купцам вовсе чуждо было благо отечества, но мошна для многих из них была милее, а Царю Василию Шуйскому они дали взаймы огромные деньги, и сдача Жигимонту означала бы, что плакали их денежки, многим грозило бы разорение. Что ж, не все купцы русские были Миниными, не все ратники — Пожарскими.