Если б мы не любили так нежно
Шрифт:
Тут князь Горчаков и архиепископ Сергий пришли к Шеину и, ликуя, поздравили его с победой, его личной победой и победой всех смолян над польско-литовским королем, известным по всей Европе своим необузданным гонором и честолюбием. Князь был уверен, что теперь уж, добившись столь почетных условий сдачи Смоленска, Шеин возрадуется неимоверно и сразу согласится на все статьи. Блаженнейший Сергий, однако, знавший Шеина еще с годуновских времен, воздерживался от чересчур радужных расчетов.
Шеин дважды прочитал все статьи, переданные ему Голицыным и Филаретом, почесал в раздумье бороду с первыми серебристыми нитями
— Наш ответ королю. Статья первая: воротным ключам быть токмо у городового смоленского воеводы. Статья третья: не только Смоленску, но и всему уезду Смоленскому остаться за Московским государством. Королю отступить от города в Польшу, очистив весь уезд, прежде чем мы откроем ворота Владиславу. Статья пятая: по бедности своей и разорению, учиненному нам ляхами, платить за убытки смоляне не могут и не будут.
Горчаков только руками развел, а блаженнейший Сергий возвел очи к небесам: помилуй, Господи, истинно русский нрав!
Но Господь, по всей видимости, отвернулся от народа русского. Пришла из Москвы совсем уже страшная весть: поляки по приказу Гонсевского сожгли всю Москву, кроме Кремля и Китай-города!
Шеин и послы следили за походом первого русского ополчения. На пути к Москве Прокопий Ляпунов и другие служилые люди, поднявшие знамя восстания, захватывали боярские вотчины — например, вотчину Шереметева в Песочке, — как это делали в 1606 году грозный Иван Болотников и лже-Горчаков, а в 1608-м Тушинский вор, или Второй названый Димитрий. Как писал Пимен, Прокопий Ляпунов, красивый, беззаветно отважный, «был всего московского воинства властитель и скакал по всем полкам всюду, аки лев рыкая».
19 марта 1611 года, во вторник на Страстной неделе, москвичи, услышав о подходе ляпуновского ополчения к столице, дружно поднялись на поляков и множество их перебили. А князь Мстиславский, Шереметев и другие думные бояре пытались утихомирить москвичей в Белом городе. Те ответили стрельбой, и бояре едва унесли ноги, укрывшись вместе с поляками Гонсевского в Кремле. Вот тогда-то Гонсевский и отдал приказ о сожжении Москвы.
Патриарх Гермоген, ставший заложником поляков в Кремле, держался мужественно, а Шереметев во время осадного сидения платил ляхам не деньгами — казна вовсе опустела, — а вещами из царской сокровищницы.
Только через восемнадцать месяцев, 22 октября 1612 года, сдадут поляки Кремль князю Пожарскому.
Узнав о сожжении Москвы и о том, что Гонсевский заперся с боярами в Кремле, великие московские послы князь Голицын и Филарет пришли в уныние и растерянность, заявляя: «Кто мы теперь, от кого послы — не знаем; кто нас отпускал, те, как вы говорите, умышляют противное нашему посольству. И с Смоленском теперь не знаем, что делать: потому что если смоляне узнают, что королевские люди, которых москвичи впустили к себе, Москву выжгли, то побоятся, чтоб и с ними того же не случилось, когда они впустят к себе королевских людей».
Шеин верил, что ему по пути с Прокопием Ляпуновым, пока не прослышал, что переменчивый богатырь этот взял в сотоварищи двоедушного князя Трубецкого, предводительствовавшего у воровских казаков, и прожженного вора атамана Заруцкого, донского старшину. Как он и опасался, эти сотоварищи погубили Ляпунова.
И в это невозможно тяжкое и запутанное время народ русский отлично разбирался, кто с ним, а кто против него. Так, в грамоте, писанной казанцами пермичам, говорилось, что русские люди только и утешаются Божиим милосердием, что дал Бог за православную веру крепкого стоятеля премудрого боярина Михаила Борисовича, да смоленского архиепископа Сергия, да Святейшего Ермогена, «патриарха Московского…»
Зная стойкость Шеина, Голицын и Филарет Никитич отказались от требования короля, чтобы указали они ему сдать Смоленск Жигимонту. Вконец выведенный из терпения упрямством Шеина и строптивостью русских послов Жигимонт повелел в нарушение всех правил Гуго Греция, наставника дипломатов, схватить великих московских послов и заточить их в старинной Мариенбургской крепости, мрачной цитадели тевтонских рыцарей.
А Шеин — Шеин беспримерно держался в Смоленске с 16 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года — более двадцати месяцев!
Ни Яков Потоцкий, ни Лев Сапега, ни король Жигимонт со всей своей отлично вымуштрованной, храброй и сильной армией не могли овладеть Смоленским кремлем. А смогли ляхи взять крепость лишь с помощью измены. Дворянин Андрей Дедишин — вот имя предателя-перевертыша, да будет проклято оно на веки веков! Это он бежал из крепости в королевский лагерь и, представ перед Потоцким, донес ему: запасы пищи и пороха на исходе, и пополнить их неоткуда, уже год злая цинга, dziegna по-польски, косит защитников крепости из-за отсутствия соли и свежей пищи, и нет от цинги той никакого спасения, не помогают цинготные травы, отвары ложечницы и ибунки, все больны худосочием, у всех порча крови, вываливаются зубы, Шеин и Горчаков, и те плюют кровью и слабеют с каждым днем…
Самое время панам кончать с крепостью…
И еще поведал гнусный изменник Дедишин, что часть стены, выбитая 21 ноября 1610 года и спешно заложенная кирпичом под проливным осенним дождем, непрочна, еле держится. Король велел Потоцкому ударить по этой стене, сказав воеводе:
— Крепость Шеина, как железная цепь, не сильнее самого слабого звена ее! Мы поразим ахиллесову пяту!
Только измена, подлая, коварная измена погубила смоленскую оборону.
В безлунную ночь 3 июня 1611 года нацеленные еще вечером тяжелые пушки Потоцкого мощным залпом ударили ровно в полночь по этому слабому месту в обороне Шеина. Стена рухнула. Армия пошла на приступ — поляки, литовцы, немцы, шотландцы во главе с Питером Лермонтом, дядей Джорджа Лермонта.
Внезапность была почти полной. Защитники крепости, разбуженные орудийным огнем, поднятые по тревоге, не успели заткнуть десятисаженную брешь. Обе стороны бились с равной доблестью, но у Шеина оставалось всего около пяти тысяч ратных людей, и руки у них были слабыми от цинги. Шеин дрался врукопашную на развалинах Грановитой башни при свете факелов. Сполохи огня играли на искаженных ужасом лицах его жены и детей.
Множество жителей — более трех тысяч душ — укрылось в соборной церкви Пресвятой Богоматери. Ляхи, чуя богатую добычу, мифические сокровища Шеина, так долго распалявшие их воображение и алчность, начали высаживать бревнами высокие врата. Один из смолян бегом спустился с факелом в погреб с пороховой казной, где оставались последние бочки с порохом, и швырнул факел в открытую бочку. Чудовищной силы взрыв потряс всю крепость. Храм взлетел на воздух вместе с людьми.