Если бы я был учителем
Шрифт:
– Проходите, присаживайтесь, – официально предложил ему отец.
Саня прошёл, присел.
– Я слушаю вас, Арсений Александрович, – не менее официально сказал он.
Директор школы грозно смотрел за окно, на воробья, который скакал по ветке. Воробей, заметив это, замер и с интересом уставился на директора. Взгляды их скрестились. Воробей не выдержал первым, чирикнул и перелетел на другое дерево. Директор перевёл взгляд на сына.
– Я вас уволю, Александр Арсеньевич, – неприязненно пообещал он.
– А я на вас жалобу напишу, – склочно заметил сын. – На вас и на порядки, которые вы завели в руководимой вами школе…
– Павлик
Директор печально покачал головой.
– Слушай, Александр, – задушевно спросил он сына, – ты картину такую видел – «Иван Грозный и сын его Иван»?
– Видел, – хмуро согласился Саня. – И «Тараса Бульбу» я читал…
– Молодец, – кивнул Арсений Александрович. – Грамотный. А что такое «педагогическая этика», знаешь? Объясняли тебе в институте?
– Ну, допустим…
– Так какого ж ты чёрта?! – взорвался Арсений Александрович.
– Сеня и Саня, я в восторге от вашей лексики, – усмехнулся Аристотель. – Не молчите, миленькие. Продолжайте, продолжайте…
– Матвей, не устраивай балаган, я тебя не за этим позвал, – сердито сказал директор другу юности. – Александр, ты соображаешь, что творишь?
– Я-то соображаю! – запальчиво ответил Александр Арсеньевич. – А вот некоторые…
– Некоторые – ничего не соображают! – кивнул понятливо Арсений Александрович. – Интересно, кто же эти некоторые?
– Мы, Сеня, – пояснил Аристотель, потягиваясь в кресле. – Разве ты не понял?
– Матвей Иванович, к вам это не относится.
– Благодарю, мой юный друг, – хмыкнул Аристотель. – Сеня, я тут, оказывается, ни при чём. Это ты ничего не соображаешь. – Он с любопытством взглянул на Саню. – Интересно жить на свете, Сеня!
– Полагаешь?
– Всего несколько лет назад твой сын был милейшим, тишайшим существом – и вот полюбуйтесь! Откуда что взялось!
Арсений Александрович горестно махнул рукой:
– Я проклял тот день, когда этот человек пришёл работать к нам в школу!
– Я к тебе не просился, – огрызнулся Саня. – Ты сам настоял.
– Если б я знал… Если б я мог предположить… Александр, ну что с тобой происходит?..
Этот роковой вопрос в последнее время мучил многих. В школе ведь все помнили Саню тихим, вежливым мальчиком, с которым все десять лет никто горя не знал. Да и когда он учился в институте, всё было так славно, безоблачно. Кто бы предположил тогда, в какого бунтаря и мятежника превратился этот мечтательный, замкнутый юноша, всё свободное время проводивший за книгами.
Несчастья начались ровно год назад, когда Саня наотрез отказался идти в аспирантуру. Семейный педсовет впервые оказался бессильным. С неизвестно откуда взявшейся (и потому пугающей) решительностью Саня заявил родителям, что теория ему изрядно надоела, пора заняться практикой.
«Я не для того учился, чтобы всю жизнь заниматься бумажками», – сказал он. На вопрос: «А для чего?» – ответить вразумительно он не сумел, но твёрдо стоял на том, что пойдёт работать в школу, причём в сельскую. Трудно описать, что тут было с Еленой Николаевной. Она плакала, твердила, что Саня её совсем не любит, и обещала умереть… С превеликими трудностями удалось ей добиться от сына следующего: в аспирантуру он всё-таки поступит (ну, хоть через год, хоть заочно!) и ни в какое село не поедет – он отличник, он имеет право выбирать, и нельзя, нельзя ему, у него же было сотрясение мозга, он же находится под наблюдением врача!..И оказался Саня в родной школе, под мудрым присмотром родителей. Знали бы родители, что из этого выйдет… Впрочем, в первой четверти на него нарадоваться не могли: такой милый, такой славный! И уроки у него интересные! И с детьми он ладит! До чего же прекрасный сын у Арсения Александровича! И вдруг на одном из педсоветов этот славный юноша ни с того ни с сего процитировал Гоголя Николая Васильевича, великого русского писателя: «Леность и непонятливость воспитанника обращаются в вину педагога и суть только вывески его собственного нерадения: он не умел, он не хотел овладеть вниманием своих юных слушателей…»
Педсовет озадаченно промолчал. Только у окна кто-то пробормотал с обидой, что пусть бы этот Гоголь пришёл бы к нам в школу да поработал маленько – хоть литературу бы почитал бы восьмым классам, а там бы мы на него поглядели… Присутствующие бодро рассмеялись, давая тем самым понять, что не заметили бестактной выходки юного коллеги: ох уж эта молодая уверенность в том, что всё умеешь и понимаешь лучше всех!.. Ничего, это пройдёт, с кем не бывало.
Увы, дальше было хуже: молодой учитель перешёл от слов к действиям.
Первым его деянием был скандал из-за пятиклассника Толика Адыева. «Это слабоумный ребёнок, – сказала классная. – Надо хлопотать о переводе в спецшколу». Арсений Александрович поморщился и взглянул на Аристотеля. Аристотель стукал по столу карандашиком и медленно краснел. Он не умел говорить сразу, но никто из присутствующих не сомневался, что он всё-таки заговорит. Однако Аристотель и рта не успел раскрыть, как вскочил Александр Арсеньевич. Чего греха таить – он нагрубил. Адыева ни в какую спецшколу, разумеется, не перевели, а с классной руководительницей была истерика, она плакала и кричала:
«Пусть он его себе возьмёт и попробует! На чужом-то горбу хорошо в рай!.. Если он директорский сын, так ему всё позволено?!»
«Дурак, – обругал после педсовета Александра Арсеньевича отец, – орать-то зачем так было? Спокойно нельзя?»
«Нельзя», – буркнул сын.
«Адыева в свой класс возьмёшь?»
«Возьму».
Но и на этом подвиги Александра Арсеньевича не кончились. Причём раз от разу становились всё ужаснее. В середине года ему пришло в голову сцепиться с учителем труда, человеком простым и незатейливым, в качестве педагогического воздействия применявшим иногда лёгкое рукоприкладство. Александр Арсеньевич дважды разговаривал с ним, но трудовик продолжал воспитывать как умел. Тогда произошло нечто совершенно недопустимое. Официальной огласки история эта, к счастью, не получила. Но неофициально весь педагогический коллектив знал, что учитель географии вызывал в коридор учителя труда и, вежливо поинтересовавшись, за что он ударил пятиклассника Васильева, в ответ на: «За дело, а тебе-то что?» – дал ему пощёчину.
«Ты можешь ударить человека?! – с ужасом спрашивала потом Елена Николаевна. – Ты, учитель, интеллигентный человек!»
На что Александр Арсеньевич, по слухам, ответил:
«Если интеллигентный человек это тот, кто спокойно смотрит, как унижают, то я неинтеллигентный…»
Именно в этот период Арсений Александрович понял, что лучше бы, ох, лучше сын стал путешественником…
И только Аристотель глядел на Александра Арсеньевича влюблённо и твердил: «Оставьте его в покое, он педагог от бога! – чем, надо сказать, только укреплял антирелигиозные настроения окружающих.