Если любит – поймет
Шрифт:
— Его руки самые волшебные и умелые из всех, что когда-либо ко мне прикасались, — протяжно договаривает Вайнона, не отрывая взгляда от снимка.
Ее голос звучит негромко, но в кабинете мертвая тишина, которую нарушает лишь гудение компьютеров, поэтому Джессика и Эндрю — его стол у двери — наверняка все прекрасно слышат.
— Приветик, Макс! — кокетливо произносит Вайнона. — Давненько не виделись. — Она проводит пальцем по фотографии, выпрямляется и, сильнее, чем обычно, раскачивая бедрами, удаляется.
Я сижу, точно окаменелая, не в состоянии о чем-либо думать.
— Она что, того? — громким шепотом спрашивает Джессика, когда в дальнем конце коридора стихает стук каблуков. — Совсем рехнулась? Ни стыда ни совести! А кто у тебя там? — Она вскакивает со стула и, не успеваю я сообразить, что происходит, берет с моего стола снимок. — Гм… Симпатичный парнишка. Хотя… ничего особенного. Но высокий и довольно крепкий. Я таких люблю. Волшебные и умелые руки, — произносит она, извиваясь и копируя Вайнону. — Очень, очень любопытно… Получается, они друг с другом спали…
Я, ослепленная яростью, выхватываю у нее снимок и почти кричу:
— Отдай!
Джессика смотрит на меня в изумлении. Поворачивается даже Эндрю, которому обычно ни до чего нет дела. Он компьютерщик, сидит у нас временно, потому что их офис ремонтируют и переоборудуют.
— А что ты так разволновалась? — спрашивает Джессика.
— Ничего! — отрезаю я, сжимая рамку так, что она едва не трескает.
Джессика поднимает руки.
— Да я ведь никак его не обзываю и вообще… Сказала, что ничего особенного, но это же правда. А фигурка у него что надо, — торопливо прибавляет она.
Я стискиваю зубы, не желая ничего отвечать. Если произнесу еще хоть слово, наломаю дров — я чувствую.
В глазах Джессики не гаснет любопытство.
— А кто он такой? — спрашивает она с заискивающей улыбочкой. — Что у вас с ним?
Я окидываю ее гневным взглядом, давая понять, что не намерена отвечать и вообще поддерживать этот разговор. Джессика не понимает намек или не хочет понимать.
— Макс… — бормочет она, глядя на фотографию, хоть я и умышленно держу ее изображением вниз. — Наша стерва к нему неравнодушна. Слышала, какой у нее сделался голосок? Я и представить ее такой не могла! — Она хихикает, а я едва сдерживаюсь, чтобы не швырнуть проклятый снимок в стену.
В голове у меня гудит, перед глазами мелькают расплывчатые точки. Мой рай за единственную секунду превратился в ад, и в душе поселилась такая боль, какую ни с чем не сравнить.
Джессика не уходит. Еще немного — и я щелкну ее по носу, вот честное слово!
— Не хочешь разговаривать? — обиженно спрашивает она. — Что ж… — На несколько мгновений умолкает, очевидно надеясь, что я одумаюсь. — А я считала, что мы подруги…
Я упорно молчу. Джессика легонько хлопает по моему столу рукой, уж не знаю, что этим выражая, и наконец возвращается на место. Эндрю сгорбившись работает за компьютером и как будто уже не помнит ни о нас, ни о странных речах Вайноны.
Я облизываю пересохшие губы и смотрю в угол монитора. До перерыва еще целых два часа! Обдумать, что все это значит, мне хотелось бы не здесь, а где-нибудь в другом месте. Впрочем, все и так ясно… Меня обуревает такой ужас, что начинает трясти мелкой дрожью.
Когда в моей сумке затягивает электронную мелодию сотовый, я не сразу понимаю, что звонят мне. Спохватываюсь, лишь когда Эндрю бросает на меня недовольный взгляд.
— Алло? — В своей растерянности я забыла взглянуть на экранчик.
— Почему так официально? — раздается из трубки игривый голос Максуэлла.
«Его руки самые волшебные и умелые», — вновь звучат в ушах слова Вайноны, и я не могу пошевелить губами, будто они вдруг одеревенели.
— Я страшно соскучился, — как ни в чем не бывало говорит Максуэлл. — А ты? — спрашивает он. — Только признайся честно!
Я закашливаюсь. Хочется прервать связь, будто случайно выронить телефон или выбросить его в окно и больше никогда не слышать и не видеть Максуэлла. Но я держу трубку в руке и глубоко вздыхаю.
— Что это за кашель? — заботливо интересуется Максуэлл. — Ты случайно не простудилась? Говорил я вчера: надень пиджак. Но ты же у нас упрямая, если…
— Я не простудилась, — через силу произношу я, перебивая его.
Максуэлл мгновение-другое молчит и спрашивает совсем другим тоном:
— А почему у тебя такой голос? Что-то стряслось?
— Нет, — тихо говорю я, изо всех сил стараясь не замечать, что в душе у меня все кружит и мечется. — Я просто… просто не очень хорошо спала.
— Волновалась перед последним рабочим днем? — явно с улыбкой спрашивает Максуэлл.
— Наверное, — хриплю я. — Ничего, в отпуске высплюсь.
— Не знаю, не знаю, — многозначительно и с озорством протягивает Максуэлл.
Мне делается так отвратительно, что я встаю со стула и отворачиваюсь к окну. Разговор с Максуэллом кажется сейчас насмешкой, а раньше я ждала его звонков, затаив дыхание, прислушивалась к каждому звуку!
— Если рядом буду я, тебе вряд ли удастся выспаться, — прибавляет он.
Я молчу.
— Послушай, а может, под каким-нибудь предлогом сбежишь с работы и вместе поедем на съемку? — вдруг предлагает Максуэлл.
Если бы предлог нашелся, я не томилась бы тут ни секунды лишней. Но о встрече с Максуэллом сейчас не может быть и речи.
— Нет, не получится, — бормочу я.
— Жаль, — говорит он. — А мы сегодня снимаем постельную сцену.
У меня перехватывает дыхание. Такое ощущение, что Всевышний решил: довольно ей жить. Но скоропостижной смерти она не заслуживает, пусть поварится на медленном адском огне.