Если спросишь, где я: Рассказы
Шрифт:
— Все отлично, приятель, — сказал слепой. — Послушай, можно, я задам тебе один вопрос, а? Простой вопрос — ответь «да» или «нет». Мне просто интересно, я совсем не хочу тебя обидеть. Я же твой гость. Но позволь спросить: ты как, веришь в Бога? Ничего, что я спрашиваю?
Я покачал головой. Правда, он, конечно, этого не видел. Хоть подмигивай, хоть кивай — слепому какая разница? Я сказал:
— Скорее, не верю. Ни во что. Порой от этого очень тяжко. Понимаешь?
— Да, понимаю, — ответил он.
— Вот и я о том же.
Англичанин все никак не умолкал. Жена тихонько вздохнула, потом еще раз, глубоко, но так и не проснулась.
— Прости, — сказал я, — но я не могу описать, как выглядит собор. Не дано мне. Я и так старался изо всех сил.
Слепой сидел очень тихо, опустив голову, и внимательно меня слушал.
— Вообще-то все эти соборы не слишком меня трогают. Так, неплохой сюжет для очередной передачи, не больше, можно и посмотреть на ночь глядя.
В тот момент слепой стал откашливаться, и что-то у него в горле заклокотало, он достал из заднего кармана платок. Потом сказал:
— Я понял тебя, старик. Все путем. Такое бывает. Ты не волнуйся. И немного помолчав, вдруг спросил:
— Послушай, можешь сделать мне одолжение? Я кое-что придумал. Ты можешь принести пару плотных альбомных листов? И ручку. Что если мы вместе нарисуем собор? Нужны бумага и ручка. Давай, приятель, тащи.
Я пошел наверх. Ноги были как из ваты. Обычно ватными они становились после пробежки. Открыв дверь в комнату жены, я осмотрелся. Нашел пару ручек в маленькой корзинке на столе. Потом стал думать, где бы раздобыть бумаги.
Внизу, на кухне, я нашел бумажный пакет из магазина, ко дну которого прилипла шелуха от лука. Я вынул все, что лежало в пакете, и встряхнул его разок. Принес его в гостиную, пальцем соскреб прилипший мусор, разгладил ладонью складки и разложил пакет на кофейном столике.
Слепой встал с дивана, сел рядом со мной на ковер. Потом он тщательно разгладил пакет, — каждый краешек — и даже уголки не забыл.
— Итак, — сказал он. — Начнем.
Он нащупал мою руку, ту, в которой я держал ручку. Своей рукой он накрыл мою.
— Давай, приятель, рисуй. Рисуй. Я буду следить, вот увидишь. Просто начинай рисовать. Сам увидишь, — сказал слепой.
Я и начал. Сначала я нарисовал квадрат, напоминавший домик. Может быть, он даже чем-то напоминал наш дом. Потом пририсовал крышу. С двух сторон крыши я начертил шпили. Бред.
— Отлично, — сказал он. — У тебя замечательно получается. Наверное, и представить не мог, что когда-нибудь придется заниматься чем-то подобным? Да, жизнь — странная штука, это всем известно. Не останавливайся, рисуй дальше.
Я нарисовал сводчатые окна. Изобразил контрфорсные арки. Навесил массивные двери. Я не мог остановиться. А телевизионный канал уже отрубился.
Я положил ручку и слегка размял пальцы. Слепой начал водить руками по бумаге. Кончиками пальцев, кивая, он внимательно изучал каждый кусочек пакета, на котором побывала ручка.
— Отлично получилось, — наконец произнес он.
Я снова взял ручку, и он вновь накрыл своей ладонью мою руку. Я опять взялся за дело. Я не художник. Но все равно я продолжал рисовать.
Моя жена открыла глаза и уставилась на нас. Она выпрямилась, ее халат был по-прежнему распахнут.
— Чем это вы занимаетесь? Ну-ка давайте рассказывайте.
Я не ответил. Ответил слепой:
— Мы рисуем собор. Вместе пытаемся его нарисовать. Нажимай посильнее, — попросил он. — Да, вот так, хорошо. Точно могу сказать, приятель, у тебя отлично получилось. А говорил, ничего не выйдет. Но ведь вышло, правда? Теперь все обретает ясные очертания. А сейчас мы попробуем кое-что особенное. Как рука — тверда, не дрогнет? А теперь нарисуй людей. Какой же это собор, если там нет людей?
— Роберт, что происходит? Роберт, что вы делаете? В чем дело? — не унималась жена.
— Все в порядке, — успокоил он ее. — А теперь закрой глаза, — сказал слепой, это он уже мне.
Я закрыл. Я все сделал так, как он велел.
— Закрыл? Только не подсматривай.
— Я закрыл.
— Вот и хорошо, только не открывай. Не останавливайся, рисуй дальше.
Мы продолжили. Его пальцы поверх моих, словно он тоже рисует. Ничего подобного в жизни я еще не испытывал.
— Наверное, хватит. По-моему, получилось. Взгляни-ка. Как по-твоему, ничего?
Но я все еще сидел с закрытыми глазами. Мне пока не хотелось их открывать. Я подумал, значит, так надо.
— Ну, что? — спросил он. — Ты посмотрел? Что там?
Я так и не открыл глаза. Я находился в своем доме. Я знал это. Но было такое чувство, что я парю в открытом пространстве.
— Что-то невероятное, — отозвался я.
Маленькая радость
(Перевод О. Адамовой)
В субботу вечером она поехала в пекарню в торговом центре. Пролистав папку с фотографиями тортов, она заказала шоколадный, который больше всего нравился ее ребенку. Торт украшали космический корабль, пусковая площадка в окружении звезд и планета из красной глазури, с другой стороны. Его имя, Скотти, будет написано зелеными буквами чуть ниже планеты. Кондитер, пожилой дядька с толстой шеей, выслушал, не говоря ни слова, ее сообщение о том, что ее сыну в следующий понедельник исполняется восемь. На нем был белый фартук, похожий больше на спецовку. Тесемки врезались ему в подмышки, переплетались у него за спиной и завязаны были спереди, на его мощной талии. Он вытирал руки о фартук и слушал ее. Он продолжал рассматривать фотографии и не перебивал. Дал ей возможность сказать все, что нужно. Он только что пришел на работу — на всю ночь — и совсем не спешил.
Она назвала ему свое имя, Энн Вайс, и телефон. Торт будет готов к утру понедельника, с пылу с жару, и до праздника, который решено устроить ближе к вечеру, будет еще полно времени. Кондитер был не слишком приветлив. Они не любезничали, исключительно деловой разговор и только необходимая информация. Он заставил ее почувствовать какую-то неловкость, и ей это было неприятно. Когда он склонился над прилавком с карандашом в руках, она изучала его довольно грубое лицо, пытаясь понять, есть ли в жизни этого человека что-нибудь еще кроме пекарни. Она была матерью, ей было тридцать три года, и ей казалось, что у каждого, тем более у человека его возраста, — а кондитер годился ей в отцы, — должны быть дети, которым тоже когда-то наверняка устраивали дни рождения с тортами. Это должно было бы как-то их сблизить, казалось ей. Но тот говорил с ней сухо — вежливо, но сухо. И она оставила попытки превозмочь этот официальный тон. Она посмотрела в глубину пекарни: там стоял массивный деревянный стол, на краю которого сложены стопкой алюминиевые противни, а рядом со столом — металлический контейнер с формами. И чуть поодаль — огромная печь. По радио играла музыка «кантри».