Если свекровь - ведьма
Шрифт:
Я остановилась. Посмотрела смело ему в глаза:
— Ничего я не боюсь. А у тебя там Мелисса не сбежит?
— Да куда она сбежит, — небрежно сказал он, — в браслете.
— А что браслет? — Мне было все равно, какие свойства у браслета, но я не знала, что говорить.
— Он антиугонный кроме прочего, к моему телефону пришвартован, дальше ста метров уйдет — сирена включится, — сказал он. Помолчал минуту будто ожидая, что я скажу, потом заговорил сам: — Мы вернемся в поместье, я выясню все о побеге Мелиссы и Михаила, заберу
Значит, будет Далию арестовывать.
— И что? — сказала я.
— И мы больше не увидимся.
— Правильно.
Он посмотрел на меня:
— Правильно? Или — «я рада»?
— Я рада, — буркнула я.
— Ты его правда любишь, Мишу?
— Да. — Я глядела вдаль, на море, мимо него.
— Не обманывай себя.
— С чего ты взял, что я себя обманываю? — сорвалась я. — С чего ты вообще ко мне прицепился? Любишь — не любишь? Чего ты от меня хочешь? Я что, должна перед тобой отчитываться? Кажется, это не входит в обязанности инспектора? Или ты и инспекцию чувств должен провести…
Он вдруг взял и поцеловал меня. Уронил одежду на песок и обнял. А я стояла и не могла от него оторваться. И минуты тянулись вечно. А в ушах бухало сердце.
Через бесконечные сотни-сотни тысяч мгновений я отодвинулась от его теплой, с прилипшими песчинками, груди.
— Ты весь в песке, — машинально сказала я.
Он тихо засмеялся, отряхивая песок с себя ладонями:
— Извини.
— Я совсем запуталась, — сказала я ему. — Я должна подумать.
Его лицо стало отчужденным, замкнутым:
— Подумать…
Я сказала, сбиваясь:
— Я тебя совсем не знаю. Мы только вчера познакомились. Я не хочу…
— … разрушать устоявшиеся отношения… — угадал он то, что я собиралась сказать.
— … из-за непонятно чего, — договорила я.
Он усмехнулся горько:
— Я для тебя, получается, непонятно что…
Я хотела сказать ему, что вовсе не «непонятно что», а очень важный человек Может быть, самый важный в жизни. Только вдруг я ошибаюсь? Вдруг постепенно выяснится, что мы совсем не подходим друг другу?
Он посмотрел на меня огорченно, а потом вдруг сказал:
— Жаль, я оставил очки в доме.
— Что? — не поняла я.
Он сказал еще более непонятно:
— Но я уверен, что они сейчас есть.
— Кто «они»? — растерялась я. — Очки?
— Поверни кольцо, увидишь.
Я повернула камень внутрь ладони. Все вокруг окрасилось серебристой дымкой, и в этой дымке между мной и Денисом вспыхивали и тут же гасли крошечные, но такие яркие золотые искры.
— Видишь их? — настойчиво спросил Денис, вглядываясь в мои глаза. — Ведь они есть?
— Ну и что, — сказала я безразличным голосом, но эти искры меня взволновали.
— Знаешь, когда они появляются?
— Ты же отказался просвещать меня на этот счет.
— Есть такое выражение, в людском мире: «Между ними искра пробежала»… Это от наших пошло. Они загораются в тот момент, когда возникает сильное взаимное чувство.
Ничего себе. Я стояла и смотрела исподлобья на Дениса и на золотые огоньки между нами.
Но искорки — это всего лишь искорки. Как там пелось в одной старой песенке: «Одна дождинка — еще не дождь…» Может, это всего лишь влечение, симпатия, да мало ли что! А с Мишей мы уже полгода вместе, мы жениться собрались!
Я отвернула перстень. И сказала:
— Ну и что.
— Ну и что?
— Да.
Он кивнул, подобрал одежду с серого песка и пошел прочь, но не туда, где осталась Мелисса, а вперед, вдоль берега.
Я долго смотрела ему вслед, как он бредет, долговязый и ссутулившийся. Потом вдруг испугалась, что он обернется, и пошла прочь от моря, от набегающей белой пены.
Ушла подальше, за камни, где песок был сухой. Вообразила небольшое покрывальце, и оно появилось, красивое, белое с синим, только… со своеобразным рисунком: посередине большое сердце, а в нем написано «Денис». М-да. Ладно, если я на него сяду, никто и не увидит, что там за кренделя. Да и нет тут никого.
Я устроилась на покрывале, думала о Денисе и Мише и глядела на золотисто-розовую игру бликов на волнах. И даже не помню, как уснула. День был трудный, все-таки. И долгий, дольше на три часа разницы времени между Москвой и Канарами.
Кто-то поднял меня на руки, я приоткрыла глаза, узнала знакомую футболку, обхватила руками шею. Шуршал и скрипел песок под его шагами, потом мы стали взбираться по бетонной лестнице к дому, и вдруг я поняла, что нас может увидеть Бондин. Тут я проснулась окончательно. Спрыгнула с сильных рук. Миша поддержал меня, чтобы я не упала. В одной руке его болтались мои кроссовки. Он сказал:
— Чего ты, Вик.
— Ты очнулся? — Я вглядывалась в его лицо.
— Да, — сказал он. — И отлично себя чувствую.
— И меня помнишь?
— Еще как.
— И любишь?
— Что за странные вопросы, — поморщился он.
— А ты ответь.
— Слушай, я не виноват, что она меня опоила.
Похоже, он полностью пришел в себя после зелий.
— Виноват, — сказала я.
— Да? И что я мог сделать?
— А не надо было отираться возле нее вчера весь вечер, и танцевать с ней было не обязательно.
— А что мне, по-твоему, надо было сделать? Сидеть с тобой, взявшись за ручки?
— Да хотя бы. — Я отобрала у него кроссовки и пошла в дом.
Он догнал меня и схватил за руку:
— Вика. Чего ты хочешь? Чтобы я просил прощения за то, в чем не виноват?
Я повернулась и посмотрела ему в глаза:
— А знаешь, говорят, любовное зелье не действует на того, кто уже влюблен.
— Ну какие влюбленности! Ты прямо как школьница! Хочешь сказать, я тебя не люблю, что ли? Мы с тобой уже живем полгода вместе! И ты уже приняла мое предложение замуж!