Если так рассуждать... (сборник)
Шрифт:
— Ага-а, — значительно произнес Виктор Васильевич и положил на стол мою папку, которой только что размахивал в воздухе.
«Сейчас он скажет: «так-так-так», поправит очки, дернет себя за ухо и побарабанит пальцами по столу», — подумал я.
Виктор Васильевич плавным академическим жестом поправил монументальные роговые очки, слегка дернул себя за мочку уха, плотно уселся в кресло и придвинул заявление поближе.
Сел и я.
— Так-так-так… — оттаивающим голосом проговорил наш начальник и пробарабанил по крышке стола солдатский марш. — Заявленьице припасли? Очень актуально
«Ты не радуйся, змея, скоро выпишут меня>, — вдруг промелькнуло у меня в голове полузабытое школьное присловье.
Тут Виктор Васильевич осекся и опять начал багроветь.
— Позвольте, — заговорил он, машинально выравнивая внушительную стопу скоросшивателей и папок. Четыре таких стопы украшали каждый из углов его грандиозного письменного стола — наподобие колонн некоего неведомого в архитектуре канцелярского ордера.
— Па-а-азвольте! Что вы тут нацарапали? Какой отпуск? Я тебя, прохвоста, спрашиваю?
Далеко за стеной ойкнули и затаились. Голуби оборвали весеннее гулькание на полуслове, тяжело снялись с места и перелетели под окна другой, более спокойной лаборатории. Каблучки испуганно зацокали от дверей врассыпную.
С трудом сохраняя спокойствие, я встал.
Мне во что бы то ни стало хотелось сохранить за собой последнее слово. И это удалось.
— Согласно КЗоТу, уважаемый Виктор Васильевич, мне положен очередной отпуск сроком двадцать четыре рабочих дня. Подчеркиваю: положен. Если, конечно, вам не вздумается внести в Кодекс ваши «актуальные и своевременные» изменения, как это вы попытались проделать только что со вторым законом Ньютона…
У меня неожиданно перехватило горло, но отступать было уже некуда.
— Через месяц, — вдохновенно продолжал я переливчатым голосом, — надеюсь вернуться и окончательно разъяснить вам, что Ньютон и Нью-Йорк — понятия, быть может, близкие, но отнюдь не идентичные. Попытаюсь также (хотя и не уверен в успехе) доказать, что F = ma — не реакционный империалистический закон, выведенный мракобесами для угнетения трудящихся и теряющий действие в нашем светлом обществе, а… Да ладно, о чем тут толковать!
С этими словами я схватил свою папку с рукописью статьи к 400-летию со дня рождения Исаака Ньютона и выскочил из кабинета. Дверью, к сожалению, хлопнуть не смог; после двух-трех подобных случаев Виктор Васильевич распорядился наглухо обить ее войлоком со всех сторон.
Наскоро попрощавшись с ребятами, я вышел на улицу.
Суета отодвинулась разом. Предстояло целых двадцать четыре дня отпуска, двадцать четыре дня покоя, отдыха и тишины.
Стояла весна: время луж, насморков и любви.
Вот только погода подкачала. Такую погоду терпеть не могут отпускники. Понять их нетрудно. Вроде и тепло, даже иногда жарковато, и листья на тополях новенькие, аппетитные — хоть сейчас в салат кроши, — а все не то.
Главного, главного нету — солнца! Оно расползлось за облаками, бледное и неровное, как желток второпях приготовленной глазуньи. Загорать нельзя, а для грибов не сезон. Поэтому отпускники решительно не знают, куда себя девать. Именно в такую пору администрация домов отдыха гораздо чаще, чем обычно, рассылает по отделам кадров обстоятельные «телеги» о нарушениях режима, амурных похождениях и других антиобщественных поступках помирающих со скуки отдыхающих.
Зато в городе чудесно в это время. По ночам идут тихие дожди, лечат бессонницу нервным горожанам. К утру на асфальте собираются мелкие теплые лужицы. Не положить в такую лужу спичку и не понаблюдать, как она медленно поворачивается вокруг себя, чуть продавив поверхность, — для городского ребенка означает прожить день даром. Мамы даже и не пытаются оттащить своих замурзанных чад от таких лужиц…
Это время наступает в моем городе в конце мая.
Я бродил по улицам, глазел по сторонам, отходил душой и не заметил, как наступил вечер. Уже начинало темнеть, когда ноги занесли меня в Петровский переулок.
Среди моих друзей это место было знаменито по двум обстоятельствам. Во-первых, именно здесь, на углу, находилась известная кофейня «Сверчок», которой командовал азербайджанец Измаил, милейший пожилой человек с внешностью закоренелого мафиози. «Сверчок» славился отменным кофе и фирменными эклерами величиной с мизинец. Во-вторых (а может, и во-первых, кому как нравится), рядом через дорогу, в старинном и некогда влиятельном монастыре, заложенным еще теткой Дмитрия Донского, располагался литературный музей им. Положительного героя, где никто никогда не бывал. Так уж повелось, что проходя мимо низенькой медной двери с надписью «Литмузей. Вход свободный», кто-нибудь из наших непременно замечал:
— А, кстати, не худо бы заглянуть сюда на днях. Говорят, там личные вещи классиков, портреты и все такое…
— Непременно! — горячо подхватывали остальные. — Сейчас выпьем в «Сверчке» по чашечке — и сюда. В конце концов это просто стыдно!
После этого вся компания просиживала в «Сверчке» до полуночи, слушая обстоятельные рассказы Измаила о том, отчего нынешний кофе в полметки не годится тому, что бывал раньше.
Я не знаю, почему так происходит. Быть может, людей сбивает с толку табличка «Вход свободный». Народ у нас искусство любит, это доказано прессой. Во всяком случае на импортные выставки типа «Звучащая живопись Южной Венеры» попасть невозможно, хотя билеты кусаются весьма ощутимо. Вообще, я давно заметил: чем дороже входные билеты, тем больше народу во что бы то ни стало желает прорваться внутрь. Тут есть какая-то странная закономерность.
Как бы то ни было, я решил отметить первый день отпуска чем-нибудь необычным, пусть даже экстравагантным (тем более, что отпускных денег я еще не получил). Поколебавшись напоследок, не заглянуть ли предварительно в «Сверчок», я пересек улицу и направился к дверям музея. Сегодня так и так был день решительных поступков.
К удивлению, привычного объявления на дверях не оказалось. Более того, массивная кованая дверь, видевшая на своем веку всех шестерых Иванов и трех Петров (в том числе Грозного и Великого) была свежеокрашена в гигиенический тускло-коричневый цвет.