Если только ты
Шрифт:
И естественно, он обрушивает на меня эту сокрушительную улыбку, когда я тут переживаю кризис.
Кризис из-за того, что я знала этого парня две недели, причем половину этого времени мы по большей части пререкались, придя к согласию, что на самом деле не можем быть друзьями, и всё же я чуть не слетела с катушек из-за мысли, что с ним что-то всерьёз не так.
— Сигрид, — говорит он, снова поддев меня носком стопы. — Ты реально всё катастрофизировала, да?
Я откашливаюсь, наклоняясь к другой ноге и отказываясь смотреть на него.
— Возможно.
— Ну, тебе пока нет необходимости писать мне
Я сердито смотрю на него.
— Это не смешно.
Себастьян смотрит на меня, и его улыбка меркнет.
— Ты знаешь меня две недели. По чему тебе-то скучать?
— По множеству раздражающих вещей, — говорю я, пихнув его ногу в ответ. — По твоей тщеславной одержимости своими волосами. По твоей привычке уходить от честных, искренних разговоров с помощью самоуничижительного юмора и сарказма. По твоей… раздражающей склонности удивлять меня добротой, когда я окончательно посчитала тебя самовлюблённым придурком.
Его брови приподнимаются. Он пристально смотрит на меня.
— Я всё ещё самовлюблённый придурок, — говорит он наконец. — Просто теперь я самовлюблённый придурок с аутоиммунным заболеванием, которое херит мой желудок.
Я опираюсь на ладони позади себя и смотрю на него. Я узнаю Себастьяна. Узнаю, что слова — это его щит и меч. Что он свирепо орудует ими, чтобы держать исцеление на расстоянии. Я вижу в нём то, что видела в себе не раз за последние несколько лет — отчаянное желание измениться, исцелиться и вырасти, и ещё более отчаянный страх перед тем, что для этого требуется, как это может выглядеть… и все те способы, которыми я могу испытать боль, пока пытаюсь.
Так что я ничего не отвечаю на этот знакомый самоуничижительный комментарий. Я не могу победить в этой битве слов с Себастьяном Готье. Но может, однажды я сумею выиграть войну, показав ему, что не верю в то, что он говорит о себе. Показав ему то хорошее, что вижу в нём, посредством просто времени и присутствия, пока однажды, надеюсь, Себастьян не увидит в самом себе то же, что вижу я.
— Мне жаль, — говорю я ему. — Целиакия — это отстой. Ну то есть, хорошо, что теперь ты знаешь, потому что есть надежда, что твоё самочувствие намного улучшится. Но если перед тобой теперь лежит чёткий путь, как с этим иметь дело, это ещё не означает, что всё будет легко и весело, или что ты не будешь грустить о Milky Way.
— Или о нормальной пицце, — бормочет он, откинувшись на спинку кресла, затем берёт мою книгу и пролистывает страницы. — Или о пончиках. Или о багете. Или о шоколадном муссовом торте. Или о бриоши, — он откладывает книгу и проводит руками по волосам. — Просто абсурдно, что я так несчастен из-за еды, которую больше не могу есть. Это всего лишь еда.
Я поддеваю его стопу своей.
— Но еда — это не просто еда. Это комфорт и воспоминания. Это семейные рецепты и еда, разделённая с друзьями. Еда — это центральная ось общения и отношений, и теперь ты не можешь просто прийти. Ты должен продумывать наперёд, говорить людям о своих пищевых ограничениях, потом объяснять ещё раз, когда они будут тупить, или что ещё хуже, пытаться сделать как лучше, но при этом очень плохо понимать суть. Ты наверняка время от времени будешь съедать то, что причинит тебе боль, и походы в ресторан будут отстойными, пока ты не найдёшь хорошие местечки с безглютеновым питанием. Это
Он смотрит на меня и вздыхает.
— Ну, хотя бы не надо расстраиваться из-за влияния на отношения, поскольку у меня нет никаких отношений.
— Чёрта с два нет, — говорю я ему, вставая и упирая руки в бока. Себастьян таращится на меня, всматриваясь в мои глаза. — А я тогда кто? А Рен?
Он тоже медленно выпрямляется и сжимает кончики моих пальцев.
— Тебе никто не говорил, что ты похожа на крутую валькирию, когда выходишь из себя?
— Прекрати уходить от ответа, Себастьян Готье.
Он закусывает губу между зубов, всё ещё глядя на меня снизу вверх.
— Но в увиливании я почти так же хорош, как в хоккее.
Я выгибаю бровь.
Он вздыхает, всё ещё скользя пальцами по моей ладони.
— Ты права, — тихо говорит он. — Я просто не хочу говорить об этом, потому что мне не нравится чувствовать себя… сбитым с ног, беспомощным, будто со мной что-то не так.
Я разворачиваю ладонь, отчего наши руки скользят друг по другу.
— Да. Я это понимаю. И чувствовать это нормально, знаешь? Мне самой это не очень хорошо даётся, но я работаю над этим с психологом. Позволять себе чувствовать вещи, даже когда это тяжело.
— Для меня это не ощущается нормальным, — бормочет он, глядя на наши переплетённые руки, затем берёт мою руку обеими своими ладонями и водит по моим пальцам. — Я не знаю, как это делать. Смириться с тем, что я… не в порядке.
Я наблюдаю за ним, пока он изучает мою руку, затем делаю то, что мой первобытный мозг, видимо, приказал сделать моей второй руке прежде, чем куда более разумная и рациональная часть решила бы, что это плохая идея. И моя свободная ладонь мягко скользит по его волосам.
— Ты научишься через практику и ещё раз практику. Как и со всем, в чём ты хочешь быть хорош. Понемножку. Маленькими шажками.
Его большой палец скользит по моему указательному, и внизу моего живота зарождается сладкое, горячее ноющее ощущение. Прикосновения к моим пальцам не должны так возбуждать меня.
Себастьян подаётся навстречу моим касаниям, пока я мягко перебираю его волосы.
— Как мне делать эти маленькие шажки?
— Ну, думаю, тут у каждого по-своему. В моём случае, например, я позволяю себе признавать своё «не в порядке» и сложные чувства, которые бывают очень, очень интенсивными. Мне это тяжело. Потом, если они начинают казаться чересчур сильными, что обычно и случается, я использую то, что мой психолог называет терпимостью к стрессу.
— Терпимостью к стрессу? — он поворачивает лицо так, что эти слова оказываются прошёптаны в мою ладонь, горячие и влажные на моей коже.
По мне пробегает дрожь.
— Что-то, что помогает тебе пережить чрезвычайно сложные эмоции или ситуации. Часто это отвлечения. Приятные отвлечения. Успокаивающие отвлечения. Желательно здоровые отвлечения.
Он стонет в мою ладонь, и я рефлекторно слегка выгибаюсь, надеясь, что он не заметит.
Кажется, он замечает. И кажется, он тоже немного на взводе, как и я, потому что он поворачивает лицо, пока его губы не скользят по моей ладони.