Если ты есть
Шрифт:
Агни обиженно повела подбородком.
— Знаешь, когда я пять лет назад окончила Антропологический лицей, первое, что сделала после госэкзаменов, — вывалила все конспекты в мусоропровод. Но если покопаться в памяти, я могу, пожалуй, воспроизвести несколько наукообразных формул, которыми определялись на лекциях — не это слово, его там и в помине не было — всякие компоненты личности. «Нейротизм», «интра- и экстраверсия», «симультанирование сукцессивного ряда»… И если ты думаешь, что это будет более информативно… — Она презрительно задержала фразу.
— Я не думаю, — сказал Митя. — С тобой трудновато спорить. Едем дальше. «Реанимация совести. Для реализации нужны были бы несколько свято-сумасшедших людей. Немножко припадочных. Немножко актеров. Способных поговорить с человеком на таком накале убеждения, веры
Агни налила в стакан свежевыдавленный морковный сок.
Он выпил медленными глотками,
— Гадость какая.
— Если гадость, не пей.
— Заботливая ты моя… Скажи, где прикажешь доставать этих свято-сумасшедших? В психушках? В театральных училищах?..
— Почему бы и не в психушках? Там замечательные люди попадаются. Читал рассказ Гаршина «Красный цветок»? Про одного из таких.
— Ладно, я ценю твой юмор. Насчет замечательных людей в психушках: кто они, за что попадают туда и по сколько лет их там накачивают сульфа-зином, говорить не будем. Ладно?
— Ладно.
— Едем дальше.
— Я знаю, что таких людей найти трудно. Но это не значит, что их нет, — упрямо сказала Агни.
— «…Их много, их наберется не одна сотня, — продолжил Митя с легким вздохом, — людей с весом и именем, чью совесть реально возможно реанимировать и побудить к действию. Литераторы, режиссеры, художники, ученые, экстрасенсы…» Кстати, я думал, ты знаешь: все экстрасенсы зарегистрированы и обязаны сотрудничать с органами.
— Не может быть, чтобы все! Я уверена, что большинство из них и не собирается регистрироваться.
— Их, знаешь ли, не спрашивают.
— А как можно узнать, что он экстрасенс?
— Элементарно. Их выявляют — в транспорте, в кино, на демонстрациях — свои же собратья, которые уже завербованы. Как-то чувствуют своими полями, проходя мимо. Мне одна знакомая жаловалась, что в периоды своего максимума, когда, по ее словам, «из нее так и прет», когда комара может убить взглядом, — ей страшно по улицам ходить. Сидит дома, чтобы не засекли… Дальше: «…Огромная сила. Если верхушка, цвет культуры и науки, будет разбужена поодиночке и сведена воедино, трудно даже представить, что окажется ей не под силу. (Я предвижу скептические улыбки: верхушка! — та, которая оттого и верхушка, что продалась давно и бесповоротно. Я отвечу на это одним: талантливый человек не может быть мертвым. Продавшимся — да. Отъевшимся. Отрастившим на животе и на сердце жировые складки. Но не безнадежным. Не мертвым!)» То что этот народ не мертвый, ты очень верно заметила. Часто они даже чересчур живые, через край. И от явившегося к ним свято-сумасшедшего актера они просто забалдеют. Он выведет их из творческого кризиса и даст толчок к написанию очередного бестселлера.
— Отчего ты так презираешь этих людей?
— Вовсе нет. Но и идеализировать их ни к чему. Я знаю достаточно талантливых ребят — поэты, художники. Одно время крутился в их среде. Вот спроси меня: на кого из них смогу положиться — призадумаюсь.
— Я тоже крутилась когда-то в богемной среде. Только не рассматривала их тогда с такой точки зрения. Я думаю вот что: если в человеке есть Божья искра, значит, он общается с Богом и способен слышать его. А людей — и подавно способен слышать.
— Интересно, что означает слово «Бог» в устах атеиста?
— Долго объяснять… Но это — самый существенный пункт моей статьи. Убить его — убить ее всю. Если я читаю прекрасное стихотворение или слышу музыку, от которой хочется реветь, я верю, что автор ее не предаст, не окажется сволочью. Я ведь не графоманов, не бездарей призываю пробуждать.
— А я, в отличие от тебя, не верю.
— Тогда можешь не читать дальше. — Агни поднялась и протянула руку за листками.
— Да нет, дальше есть любопытные места, — Митя не отдал листки. — «Банальное сравнение: государство — организм. Аппарат управления — нервная система, обеспечивающая организму выживание, организованная в жесткие инстинкты, автоматизмы — законы. Верхушка культуры — разум. Достигнув определенного уровня развития, животное превращается в человека, начинает руководствоваться разумом, а не инстинктами. Преодолевает их. (Пусть даже во вред себе, к примеру, прервав самое сильное природное заграждение — закон самосохранения.) Почему бы государству не прийти уже к подобной стадии? Не перейти от биологии и социологии к рассудку и духу?.. Нелепо и дико, что общностью людей управляют не самые мудрые, не самые сильные, не самые светлые…» — Митя поднял глаза: — Просто-напросто самые мудрые и светлые не полезут в ту грязь, что зовется политикой.
— А куда же они лезут?
— Кто куда.
— Но ведь ты полез?
— Я не критерий. «…Его еще не существует — сознания государства, мозга. Отдельные нейроны соединяются в мозг путем соединения друг с другом. Отдельные мыслящие единицы, объединяясь, смогут организовать нечто доселе не виданное — рассудок страны. Наше государство покуда — животное. (Условно, так как и до животного ему далеко.) Странное животное, удивительный зверь… жестокий, грязный… с отдельными безвыходными, отчаянными, проблесками духа, мысли, высоты». Красиво. Но — чистая фантастика. Причем не один раз читанная. Ты, часом, научно-фантастические рассказы не пишешь?
— Часом, писала. В юности.
— Это заметно. Между прочим, аналогия государства с организмом не слишком обнадеживает: эволюция организмов, как нас учили в школе, длится миллионы лет. Если мы хотим, чтобы что-то изменилось в более короткие промежутки времени, придется отказаться от биологических сопоставлений. «…Другая аналогия, не менее расхожая: государство — машина. Огромная, бездушная, мерно стучащая подогнанными частями, перемалывающими все живое, попадающее поперек, не в том направлении, наперерез. Все попытки остановить ее и переконструировать заново оканчиваются ничем или почти ничем. Разбиваются о холодный металл. В конечном счете эти отдельные выступления, толчки, царапины — все-таки отразятся на работе машины, произойдет неизбежная амортизация. Но сколько лет упорной, жертвенной борьбы потребуется для этого? (В какой-то статье приводились обнадеживающие данные о том, что крупные политические перемены происходят в России каждые двести лет. Таким образом, нам остается потерпеть каких-то сто тридцать…) Что если не пытаться воздействовать на машину чисто механически, снаружи? Что если попробовать разобраться в ее устройстве и найти, и вычислить, и сообразить, как отключить ее напрочь либо как заставить ее переменить ритм работы?..» Поскольку конкретных предложений, как ее отключить, не дается, будем считать это красивым пассажем. Кстати, аналогия с машиной — слишком большое упрощение. Не машина. Не организм. Театр абсурда! «Мы рождены, чтобы Кафку сделать былью». Тридцать лет под властью параноика! Семьдесят лет обожествления кровавой, дразнящей животные инстинкты толпы, красной тряпки!.. А ты — «машина», «организм»… извини меня, дамский, инфантильный лепет.
— Дай сюда! Не читай больше.
— Ладно, я уже успокоился… Концовка тут очень лирическая: «Окружающий нас мир, реальная обстановка задают нам правила игры. В отношении к этим правилам людей можно разделить на несколько групп. Одни — принимают навязанные извне установки, смиряются с ними. Другие не замечают их — блаженные, неотмирные счастливцы. Выходят из игры — самоубийцы. Очень немногие пытаются их переделать. Можно успокоиться, положиться на непреложный ход истории (сто тридцать лет впереди!), прожить свой век в предложенных обстоятельствах, не пытаясь их изменить. Не пытаясь им противопоставить себя: свою совесть, кровь, жизнь. Жесткие прутья государственной решетки, о которую разбиваешь, в какую сторону бы ни повернул, нетерпеливое лицо. Зачем разбиваться? Ради чего? Свобода ради свободы?.. В стихотворении одного неофициального поэта дается такой образ нашей страны: младенец, спеленутый, насквозь в дерьме и коросте, с радостным любопытством проткнул небосвод и щекочет пальчиком звезды… В том-то и дело, что уже не младенец. Потому и обидно. Семьдесят лет назад еще можно было считать человечество неразвившимся, наделенным детским рассудком. Но не сейчас. Свобода — необходимость повзрослевшего, зрелого сознания. Гордость за человека, обида за человека, за его скотское существование — две силы, которые не дают успокоиться, примириться, закрыть глаза. Совесть. Гордость и проистекающая из нее обида…»