Если ты простишь
Шрифт:
Просто дышать — и больше ничего. Кажется, больше я ни на что и не способна.
— На меня не готовь. Я ухожу, — раздался позади спокойный голос Вадима, и я зажмурилась, непроизвольно впиваясь пальцами в столешницу.
Как же мне плохо.
Если бы он знал, как мне плохо, если бы мог почувствовать то же, что и я, — простил бы?
Если бы был способен прочитать мои мысли — принял бы обратно?
Может, в этом и есть самая большая проблема человеческих отношений — мы, причиняя друг другу боль, не можем понять, что будет чувствовать партнёр, как этот поступок ударит по нему, что заставит пережить.
Я, уезжая
Справедливо?
Да, наверное. Разве я заслужила что-то иное?
Но почему у меня нет права на прощение и второй шанс? Я ведь знаю, чувствую всем сердцем, что раскаялась, что больше никогда не предам свою единственную семью. Если бы Вадим только мог понять меня, почувствовать то же самое, увидеть всё моими глазами… Тогда бы он дал мне возможность исправить содеянное.
Хотя…
Если уж видеть, то видеть всё, разве не так? И кроме моего нынешнего раскаяния было ещё много всего. Самого разного. И перевесило бы то, что я думаю и чувствую сейчас, то, что я думала и чувствовала две недели назад? Например, когда делала минет Ромке в туалете поезда? Или когда он занимался со мной анальным сексом на балконе гостиницы, а в комнате при этом находились его друзья, которым было отлично видно происходящее? Или когда…
Нет, лучше не вспоминать.
Чёрт. Поздно…
29
Лида
Несколько лет назад весной и осенью со мной начало происходить что-то странное. Я впадала в уныние и апатию, ничего не хотела, много спала, бесконечно ленилась, мне постоянно хотелось плакать. Но самое главное… меня раздражал Вадим.
Это длилось где-то с месяц — обычно в октябре-ноябре и в марте-апреле — и совпадало с самыми отвратительными погодными условиями. Возможно, это была какая-то депрессия. Я не знаю, потому что так и не выяснила, что со мной происходит, несмотря на то, что Вадим много раз просил сделать это. Его немного успокаивал тот факт, что мой «английский сплин», как он называл эту хандру, быстро проходил, но Вадим всё равно считал, что нужно выяснить причину. А я только морщилась и отмахивалась, потому что думала — я и так знаю эту причину.
Я считала, что причина состоит в нашем браке. И по весне и осени, когда организм наиболее ослаблен и постоянно меняется погода, я чаще, чем обычно, думала о том, кем являюсь. И воспринимала себя птицей с обрезанными крыльями…
Вадиму я никогда не говорила о том, как он раздражает меня в такие дни. Но мне почему-то кажется, что он догадывался. По крайней мере, как только я начинала унывать, муж старался поменьше появляться в поле моего зрения. И это, вопреки всякой логике, раздражало ещё сильнее…
Я сама не понимала, чего хочу. Чтобы Вадим был рядом, утешал меня, кормил с ложечки и вытирал слёзки или чтобы он убрался восвояси надолго и дал мне побыть наедине со своими мрачными мыслями о загубленной жизни?
Да, даже вспоминать теперь странно. И стыдно. Я — я, которой безумно повезло! — считала, что моя жизнь была уничтожена браком с Вадимом. Я, конечно, родила Аришку — за это ему огромное спасибо, — но всё, больше ничего хорошего у меня и не было. Работа-дом-ребёнок… Ну, отпуск ещё. С Вадимом было невозможно,
— Прости, Лида, но подобный отдых — не моё. Если хочешь, можешь поехать сама, я не возражаю. Только ненадолго, а то Аришка будет скучать.
Сама! Куда бы я поехала сама? Без Вадима! У меня, как у ребёнка во время кризиса трёх лет, возникал диссонанс между словами «хочу» и «могу». Я хотела, да. Но разве я могла? Я, привыкнув к тому комфорту, что Вадим всегда создавал вокруг нас, уже абсолютно не могла из него вырваться. Мне — белоручке! — готовить на костре и ставить палатку? Нет! Если бы со мной поехал Вадим и всё устроил, как он обычно всё устраивал, — тогда я с удовольствием. Но сама я не могла.
Теперь я понимаю, насколько это ужасно звучит. Отвратительно и эгоистично, словно я не взрослый человек, а маленькая девочка, которая обиделась на папу за то, что он отказался застилать ей постель и готовить завтрак. Да, Вадим во многом потакал моему ощущению себя маленькой девочкой, но я не могла его в этом винить. Он всегда хотел мне только добра и счастья. Откуда ему было знать, что всё это разрывает меня напополам…
По специальности я не работала нормально тоже очень давно. Почему? Хороший вопрос, ответ на который мне совершенно не нравился.
Поначалу я ушла в декрет, занималась Ариной, у которой были серьёзные проблемы с желанием — точнее, нежеланием — посещать детский сад. Потом, как только дело наладилось, я вышла к Вадиму в офис… и обнаружила, что за прошедшие почти пять лет превратилась из хорошего начинающего специалиста в жену генерального директора. Которую за глаза, скорее всего, как только ни называли. Всё-таки наша разница в возрасте и тот факт, что я когда-то была студенткой Вадима, говорили сами за себя.
Мне было неприятно. Возможно, мне не было бы настолько неприятно, если бы я осталась отличным дизайнером интерьеров, который помнил бы всё, чему учили и в институте, и на практике, но — увы. Я помнила, какие мультфильмы смотрит Арина. Какие книжки она читает, как зовут её любимых персонажей. Но по работе я скатилась куда-то на уровень плинтуса или электрических розеток. И это угнетало.
Тогда и началась моя хандра, ну или депрессия — в сущности, неважно, чем это было. Я просто два раза в год в течение нескольких недель чувствовала себя особенно никчёмной. И на работе, где на Вадима смотрели как на божество, а на меня — как на присосавшуюся к нему пиявку, было особенно тошно.
Вадиму я об этом не говорила. Да и нечего было говорить — меня никто не оскорблял. Ну не сетовать же на взгляды, в которых и насмешки не было — только недоумение в стиле: «и что он в ней нашёл?» Мне хотелось ответить: «Он нашёл во мне возможность получить ребёнка», — но я, разумеется, молчала.