Если ты простишь
Шрифт:
— Папа, о чём ты хотел поговорить? — спросила Арина и, не дав мне ответить, опасливо уточнила: — О маминой… измене?
Как же больно это звучит из уст десятилетнего ребёнка. Видит бог, я хотел оградить её от всего этого… Но не вышло.
— Да, Ариша, — кивнул я и погладил дочь по спине подбадривающим жестом. — Можно и так сказать. Мама рассказала мне о вашем разговоре. И я хотел извиниться перед тобой. Прости меня, Ариш. Мне очень жаль, что это происходит в нашей жизни… Я старался этого не допустить, но…
Арина обняла меня ещё крепче и перебила, горячо
— Пап, не надо. Не извиняйся. Я всё понимаю!
Так странно быть уверенным, что это действительно так. Дочь у меня и вправду мудрая не по годам. Надо напоминать себе об этом почаще и вести себя с ней соответствующе.
Я поцеловал Аришку в макушку.
— И в кого ты такая умная…
— Не такая уж я и умная, — грустно вздохнула дочка. — Вчерашний урок по математике вообще не поняла.
— Умная! Даже не представляешь насколько. И зря я пытался от тебя скрыть произошедшее. Не было в этом смысла.
— Ты хотел как лучше…
Меня вдруг напугали её слова. Нет, не слова, а интонация. Что же мой ребёнок пережил за эти две недели, что уже может настолько спокойно говорить о крахе нашей семьи? Во всяком случае, внешне спокойно. Надо бы мне больше проводить времени с Аришкой, чтобы она чувствовала: как минимум одна железобетонная опора у неё точно есть.
— Да. Я хотел как лучше. И я тебе обещаю сделать всё, чтобы наш с твоей мамой…
— Развод? — перебила меня дочь.
— Да, развод. Я постараюсь сделать так, чтобы он тебе не навредил… Насколько это возможно. Понимаешь?
— Понимаю. А мама сказала, что я останусь с тобой?
— Да! И… — Я часто-часто заморгал, потому что глаза увлажнились. Я, конечно, железобетонная опора для Арины, в этом нет сомнений. Но и у меня есть чувства. — Спасибо. Я не подведу, обещаю.
— Знаю, пап. Но вообще у меня не было выбора. Я же не хочу умереть от голода, оставшись с мамой.
Арина посмотрела на меня с абсолютно серьёзной миной на лице.
— Что?!
— Я шучу, пап!
Мы оба засмеялись. Никак не могу привыкнуть к этому взрослому юмору Арины, который стал проявляться у неё в последний год.
То ли ещё будет…
В этот момент Лида прислала Арине сообщение: «Через две минуты выйду».
Мы, не сговариваясь, поднялись со скамейки. Дочка явно тоже не хотела, чтобы я лишний раз встречался с её мамой. Видимо, догадывалась, что утром между нами что-то произошло. А может, и слышала Лидин визг, когда я устроил ей шоковую терапию холодной водой.
— Пап, ты куда сейчас?
— Заберу вещи из машины и пойду домой, кое-какими делами позанимаюсь. Потом опять уеду. А вечером я в оперу. Ты почему-то отказалась со мной пойти… Совсем не догадываюсь почему, — саркастично заметил я и получил соответствующий ответ:
— Выспаться я и дома могу!
Я снова засмеялся и, поцеловав Арину, уже хотел идти к машине, но дочка остановила меня, серьёзно сказав, совсем как взрослая:
— Папа, можешь уже снять кольцо. Ты после отъезда мамы стал постоянно крутить его на пальце.
— Постоянно? Я и не замечал… Да, сниму, но немного позже. А то
— Поняла. Пока, пап!
— Пока, дочь.
Я, не оглядываясь, почти дошёл до машины, но в какой-то момент всё же обернулся.
Арина шла вместе с мамой в противоположную от меня сторону. И как-то так получилось, что в тот же момент, как я посмотрел на них, оглянулась и моя почти бывшая жена.
И если бы она умела читать мысли на расстоянии, то сейчас непременно услышала бы:
«Какая же ты дура, Лида. Мы ведь могли бы идти вместе, втроём».
28
Лида
Случившееся утром размазало меня по реальности, как раздавленную муху по стеклу.
Именно мухой я себя и ощущала — маленькой, ничтожной и никчёмной, бесконечно раздражающей и противной. Особенно когда внутренности этой мухи гнойно-кровавой смесью расползаются по поверхности, вызывая острое желание взять тряпку и смыть всю эту гадость.
Гадость… Я для Вадима — гадость.
Наверное, посторонний человек, услышав пересказ утренней сцены в ванной, решил бы, что я, залезая к Вадиму, специально хотела его соблазнить, чтобы он меня простил. Да, скорее всего, именно так всё и выглядело со стороны… Но нет — ни о чём подобном я не думала. Господи, да я же знаю Вадима! Для того чтобы простить меня — если это вообще возможно, — ему нужно намного больше, чем утренний секс в ванной комнате. А секс… ничего не значит. Абсолютно.
Но я, увидев голого мужа, поняла две вещи. Во-первых, я осознала, что безумно хочу его. Да, боюсь, что он меня оттолкнёт, причём до ужаса боюсь, — но и хочу не меньше. По правде говоря, я не помнила, когда в последний раз хотела Вадима с такой невероятной силой…
И во-вторых, я, заметив реакцию мужа на себя, поняла, что у него давно не было секса, а в таком состоянии он и правда становится более раздражительным, чем обычно. Хотя даже в раздражённом виде Вадим куда более терпелив большинства людей. Думаю, многие мужчины на его месте не то что окатили бы меня ледяной водой из душа — выкинули бы с голой задницей в коридор, ещё и пинка дали. А он до последнего ждал, когда я опомнюсь и выйду из ванной сама.
Но я не могла уйти. И сделать шаг вперёд тоже не могла. Точнее, его-то я всё-таки сделала, но с огромным трудом… и пожалела об этом спустя пару минут, получив холодной струёй в лицо.
Да, я ещё и не того заслуживаю. Вадим со мной и так очень мягко обходится. Вода — это ерунда, конечно. И тем не менее мне было больно настолько, будто Вадим меня не водой окатил, а ударил кулаком в солнечное сплетение.
По телу расползались колюще-режущие мурашки — каждая из них проникала под кожу, жалила её, и я чувствовала себя человеком, угодившим в рой бешеных пчёл.
Меня трясло. Глаза наливались слезами, губы дрожали, и всё, что я могла, — склониться над столом, на котором пыталась что-то приготовить для Аришки, и стараться дышать.