Если я забуду тебя
Шрифт:
Наконец осадные работы были завершены, и вечером пятнадцатого июня мы стали готовиться к штурму. В общей сложности напротив разных частей внутренней стены было возведено четыре башни. Рядом с башнями размещались тараны, а гигантский Виктор находился напротив башен крепости Антония. Однако Тит вновь остановился и вместо того, чтобы пустить в ход тараны отправил вперед Иосифа, потому что надеялся, что его слова могут убедить защитников.
Стоя у крепости Антония, там где под ней он мог найти защиту, если бы его слушатели стали швырять камни, Иосиф произнес свою лучшую речь, что это последняя возможность спасти город. Речь была длинной, со ссылками на историю, и в ней говорилось, что Бог, чьи пути неисповедимы, обходит народы и по очереди дает им розгу империи, и никакое желание человека не может изменить этот факт. Когда-то эта власть была дана египтянам, затем ассирийцам, потом лидийцам, персам, македонцам, а теперь эта власть отдана в руки римлян. Бог на стороне римлян, и уступая римлянам, они выполняют Божью волю. На что, допытывался он, могут они расчитывать, когда большая часть города находится в руках римлян? Даже если римляне ничего не предпримут против внутренних стен, разве у ворот уже нет двух врагов, которых не удержат никакие стены? И хотя у них есть оружие против римлян, что они могут использовать против болезней и голода? Даже если их стены окажутся неприступными, могут ли они надеяться спастись от голодной смерти? Пусть оставят свое тщетное сопротивление и надеятся на снисходительность римлян, которые предпочтут выгоду мстительности, не желая получить в свои руки разоренную страну и обезлюдевший город.
— О жестокосердные! — кричал он, воздевая руки к народу, собравшемуся на укреплениях. — Отбросьте свое оружие, почувствуйте сострадание к своей стране, которая уже сейчас клонится к падению. Оглянитесь и вглядитесь в красоту, которую вы предаете. Какой город! Какой Храм! О безжалостные создания, более бесчувственные, чем камень, есть ли что-либо более достойное спасения, чем все это? И если вы без сожаления смотрите на богатство вашего города, пожалейте хотя бы свои семьи, пусть каждый из вас посмотрит на детей, жену или родителей задолго до того, как они станут жертвами войны или же голода. И у меня в городе есть близкие мне люди: мой отец, моя мать и моя жена. Древний и прославленный род подвергается опасностям. Возможно, вы думаете, такое предложение делается ради них. Ну так убейте их, если хотите. Возьмите мою кровь в качестве цены за ваше спасение. И я сам готов умереть, если своей смертью смогу привести вас к порогу мудрости.
Таким было последнее обращение Иосифа Флавия. Пока он говорил, вечерний свет померк, и мы стояли в сумерках, едва различая очертания людей на стене. Некоторое время народ молчал, и мы надеялись, что его слова произвели некоторый эффект, что вожди наконец решатся на сдачу. Потом, после молчания пришел ответ, громкий и более ужасный, чем все яростные слова. Огромная башня, возведенная напротив Антония и стоившая Пятому легиону семнадцати дней беспрерывного труда, неожиданно стала крениться, словно от землетресения. Я видел, как Иосиф в ужасе посмотрел на строение, а затем отпрыгнул с его пути, когда башня рухнула. И еще больше страха в этой странной сцене добавило то обстоятельство, что земля под башней стала испускать огромное количество черного дыма, который через мгновение сменился плящущими языками алого пламени, словно к нашим ногам вырвалось пламя ада. В сгущающихся сумерках стены города и испуганные лица римлян были странно освещены жутким светом, и когда люди в страхе попятились назад, огонь начал пожирать лежащую башню, над которой так долго и так тяжко трудились легионеры. Что поразило ужасом сердца солдат, так это не само падение башни, а тот страшный и загадочный способ, при помощи которого это произошло. Так как это пламя вырывалось из земли, то казалось, что оно идет из самой преисподни. Тогда мы не знали, что пока римляне были заняты сооружением башни, Иоанн Гисхальский точно так же был занят, подкапывая ее, и что все сооружение подпиралось деревянными опорами над пещерой, набитой хворостом, сернокислой солью и смолой, только и ждущих, чтобы их подожгли.
Пока мы в ошеломлении стояли, глядя на этот, казалось бы, неправдоподобный пожар, произошло еще более потрясающее нападение, потому что ворота города открылись и из них выбежали три человека, вооруженные только горящими факелами. Один из них хромал, и потому довольно странно подпрыгивал и ковылял, при этом все трое, освещенные пламенем полыхающей башни, казались скорее странными фантастическими существами, а не людьми. Они бросились прямо в дым, к огромному тарану Виктор, и раньше, чем кто-нибудь смог им помешать, подожгли его. Тут легионеры пришли в себя от изумления и бросились вперед, стараясь потушить пламя, но трое зелотов разжигали огненные препятствия, словно были неуязвимы для пламени. Было жутко ведеть этих людей, движущихся в самом центре огня и отгоняющих тех, кто мог бы его потушить, нагромождающих большее количество головней, чтобы разжечь еще более яростное пламя. Их волосы опалило, плоть потрескалась отжары, и все-таки они добровольно шли на смерть, которую большинство людей считают самой ужасной, смеясь и издеваясь над нами из самого пламени, пока все сооружение не рухнуло на них, погребя их тела под горящими обломками.
Теперь, видя нас охваченными всевозможными неприятностями, зелоты Иоанна Гисхальского объединились с силами сикариев и под предводительством Симона бен Гиоры вышли из ворот, столь неожиданно и столь яростно совершив нападение, что Пятый и Двенадцатый легионы были отброшены даже за сам лагерь. Только охрана лагеря осталась на своем месте, потому что часовым, выставленным перед каждым римским лагерем, затрещается отступать под угрозой смерти. Так они стояли в одиночестве под яростными атаками, пока их товарищи, устыдившись, что бросили их, не вернулись в сражение и не сдержали продвижение атакующих. И наконец Тит со своей кавалерией и лучниками напал на фланги евреев и принудил их отступить в город.
Как тщетен героизм, если он разлучен с мудростью. Эти еврейские воины, обрушившие наши башни, сжегшие тараны и отбросившие за лагерь целые два легиона, конечно, были героями, но их действия сделали гибель города более верной и уменьшили шансы на прощение тем, кто находился за стенами, так как вид разрушенных башен и дымящийся остов Виктора разгневал Тита, который и так был слишком терпелив. Что до солдат Пятого и Двенадцатого легиона, то они поклялись войдя в город убивать всех без жалости, ведь теперь перед ними стояла задача восстановить башни, древесину для которой им придется тащить даже с еще большего расстояния, так как все деревни вблизи города были вырублены. Что же до Тита, то он созвал совет из своих офицеров и, выслушив их мнение, заявил следущее:
— Что за бессмыслица, что за глупость в этом их неповиновении мне! Разве я не сделал все, чтобы пощадить город? Разве я не стремился всеми средствами спасти его жителей? Или этот город населен сумасшедшими, которые даже не в состоянии понять, какая им уготована судьба? Отныне я умываю руки. [51] Бесспорно их Бог отвернулся от них, иначе они бы прислушались ко мне и спасли свою святыню. Пусть будет так. Я не могу изменить силу Рока. Что же до будущего, то я приму советы обеих партий. Тем, кто говорит, что мы должны взять город штурмом, я отвечу: «Да, мы постараемся сделать это, как только будут возведены новые осадные сооружения». Тем, кто говорит, что мы должны заставить работать на нас голод, я отвечу: «Да, мы используем голод в качестве оружия, потому что он сражается на нашей стороне». Для того, чтобы никакое продовольствие не могло проникнуть в город, мы выстроим стену, которая окружит их со всех сторон. А когда стена будет завершена, мы возобновим работы над башнями.
51
Римлянин Тит не мог произнести этой фразы, точно так же как до него евангельский Понтий Пилат.
Как только решение было принято, оно начало осуществляться. Войско принялось за работу с таким энтузиазмом, что он казался неестественным. Каждый отряд в легионе состязался с другим, кто будет строить скорее, в то время как центурионы и трибуны побуждали своих солдат к еще большим стараниям, предлагая награду самым быстрым строителям. Что до местоположения стены, то она шла прямо через развалины Бет-Зеты к долине Кедрон, потом вдоль Масличной горы, затем через ущелье Силоам, далее мимо гробницы Ирода к своему началу. Вся стена, которая была более пяти миль длиной и к которой было пристроино не менее тридцати фортов, была возведена в потрясающе короткое время, всего за три дня, что заставило меня задуматься о том, каким процветающим и красивым местом была бы земля, если бы мы уделяли искусству мира хотя бы десятую часть того мастерства, что отдаем на войну.
С завершением стены набитый людьми город охватил голод. Запасы зерна, которые могли бы поддержать народ, были уничтожены в ходе братоубийственной распри между лидерами: Симоном, Иоанном и Элеазаром. На улицах города изможденные люди шатались словно пьяные. Дети с открытыми ртами и вздувшимися животами сидели у дверей, слишком слабые, чтобы играть или просто стоять. Мертвых было столько, что их уже не хоронили. Сначало трупы перебрасывали через стену, так что ее основание было осквернено гниющими телами. Затем, когда силы оставили их, они стали сбрасывать тела в овраги, и гора трупов была столь велика, что под воротами из них вытекал гной, и Тит, делая обход, мог и видить, и чувствовать их запах, и потому он воздел руки к небесам, призывая богов в свидетели, что он не ответственен за тот кошмар, что обрушился на этот город. А так как люди продолжали умирать на улицах, то их тела затаскивали в пустующие дома, укладывать в комнатах, а потом закрывали весь дом. Все это происходило в самый жаркий месяц лета, и город испускал жуткий смрад. А в безоблачном синем небе вечно кружил рой черных стервятников, постоянных спутников умирающего Иерусалима.
Тит, испытывая отчаяние от их долгого сопротивления и безусловного отказа от его милости, решил быть как можно безжалостнее, надеясь жестокостью достичь того, чего не мог добиться добротой. Он отдал приказ, что каждый, кто выйдет из города и будет захвачен, при сопротивлении должен будет подвергнуться наказанию через распятие. Теперь в ночные часы постоянно встречались беглецы из города, когда голодающие проскользывали через ворота в надежде собрать немного травы в долине Кедрон. И так велик был их голод, что пучек травы продавался в городе за две аттические драхмы, и даже сухой овечий помет собирали и ели. Теперь уже солдаты поджидали тех, кто искал еду, налетали на них и хватали всех, кого видели, не пытаясь отличить тех, кто сопротивлялся, от тех, кто этого не делал. Жара и испытываемые неудобства, скука осады и ненависть, испытываемая к евреям, делали солдат более жестокими, чем обычно. Не удовольствуясь тем, что они бичевали свои жертвы перед тем, как распять их на кресте, они тратили много времени и изобретательности, подвергая пленников рязличным пыткам, подвешивая некоторые над ложем из раскаленного до красна древесного угля, плеская на других кипящее масло или горящую смолу, смешенную с серой. И они не удовлетворялись, распиная людей нормальным способом, но развлекались, прибивая их во всевозможных странных позах, перекручивая и искривляя их тела, причем в такой степени, что даже ломали им кости, стремясь достичь нового эффекта. Целых пятьсот крестов было возведено на пологом склоне Масличной горы и в долине Ганном, и каждый день тела снимали и на их место прибивали новые жертвы, а воздух постоянно звенел откриков пытуемых, чьи сливающиеся голоса казались хором трагедии, говорящим на языке страдания медленно умирающего города.