Если я забуду тебя
Шрифт:
Тем временем она хорошо питалась и утратила голодный вид, так как Симон снабдил башню Гиппика продовольствием еще до того, как Тит взял город и кольцо, и хотя все кругом голодали, сикарии хорошо ели. И когда она расцвела, разрослась и страсть Симона, который не мог провести ни одной ночи, чтобы по крайней мере раз не заняться тем похотливым состязанием, на которые собирает мужчин и женщин Венера. В то время как большинство мужчин города со съежившимися телами не имели даже сил взглянуть на женщин, Симон развлекался как истинный воин, потому что имея вдоволь еды, он имел и достаточно сил для подобных развлечений. И он так усердно тратил свои жизненные силы на Ревекку, что у него уже ничего не оставалось для жены, женщины с острым язычком и въедливым характером, у которой не было намерений терпеть соперниц. Когда она обнаружила, что ее муж утратил свою силу,
Когда жена Симона узнала все что могла о Ревекке, она отвела мужа в сторону и заговорила с ним, как говорят ревнивые женщины. Однако, она не стала слишком ругать мужа, ведь он был мерзавцем и вполне мог прибегнуть к насилию. Вместо этого она заговорила с ним тоном человека, который защищает его, говоря:
— О глупец, ослепленный похотью, разве ты и так не подвергаешься достаточной опасности, чтобы еще и взять ту гадину, что плетен со своим братом заговоры, стараясь тебя погубить? Она не удовольствуется тем, что заберет у тебя все силы и отправит ко мне, ставшего пустым бочонком. Она выпустит твою кровь, и даже сейчас она натачивает кинжал, который вонзит тебе под ребро.
Эти слова не оказали особого влияния на Симона бен Гиору, и он попросту назвал жену ревнивой ведьмой, утверждая, что если бы Ревекка собиралась отнять у него жизнь, она бы уже давно это сделала, ведь с тех пор, как он спас ее от Архелая, прошло двадцать дней. И все-таки в его сознании пустила корни подозрительность, потому что он постоянно подвергался опасности покушений, так как многие считали его злым гением города, которым он и был в действительности.
И вот на следующий день, придя к Ревекке, он сдернул покрывало с кушетки, на которой привык получать с ней удовольствие, и увидел украденный кинжал. От гнева его лицо стало багровым, он шагнул к Ревекке, намереваясь сразу же свернуть ей шею, но сочтя, что в заговор могут быть вовлечены и другие люди, он передумал, решив, что будет лучше с пристрастием допросить ее, чтобы важная информация не была утрачена с ее смертью. Он направился к двери, собираясь позвать Архелая и его палачей, но Ревекка бросилась к нему, умоляя пощадить ее или по крайней мере, если он жаждет ее смерти, убить собственной рукой, а не увечить с помощью железного стула то самое тело, что доставляло ему такое наслаждение. И видя, как он дрогнул, она еще сильнее прижалась к нему и стала клясться, что кинжал еще ничего не означает, потому что если бы она хотела его убить, она бы уже давно это сделала.
— Я держала этот кинжал для себя, — уверяла Ревекка. — Я боялась, что могу надоесть тебя, и ты отдашь меня Архелаю. Я предпочитаю умереть от собственной руки, чем быть опозоренной и замученной этими мерзавцами. Умоляю, поверь мне. Это правда!
Затем, вцепившись в него, она столь страстно стала целовать его, что его кипящий гнев превратился в горячее желание, ведь гнев и похоть довольно близкие приятели, и тот самый жизнелюбивый дух, что побуждает человека к одному, толкает его и к другому. И потому Симон решил не звать Архелая, а вместо этого заняться с Ревеккой тем, что гораздо больше ей нравилось. А она, вновь завоевав его своими чарами, успокоила его подозрения и вновь связала его нежными узами желания, которые хоть и невидимы, однако гораздо крепче железа. Фактически, она превратила своего господина в своего пленника, вновь доказывая, сколь велика сила женщин, которые, если вознамерятся показать ее, доводят до гибели империи, побуждают народы сражаться друг с другом, губят воинов, избежавших тысяч опасностей войны, что можно было увидеть на примере благородного Антония, позорно доведенного до гибели развратницей Клеопатрой.
В результате Симон бен Гиора, будучи скован страстью к Ревекке, вместо того, чтобы убить ее, постарался уберечь ее от беды и в то же время усыпить подозрительность жены. Он послал в город самого верного слугу и велел тайно доставить в башню умирающую женщину, которых было предостаточно в городе, потому что люди умирали словно мухи в холодном ветре осени. Эта умирающая была принесена в комнату, где он держал Ревекку, и здесь неизвестная была убита, так что комната была вся запачкана кровью. Прибежав к жене в крови, Симон объявил, что раскрыл измену Ревекки и сразу же покончил с ней. Труп выволокли и швырнули в одно из ущелий. Ради безопасности Ревекку увели из башни Гиппика и на ночь перевели в подземелье под дворцом первосвященника, поскольку хотя сам дворец был разрушен, подземелье остались нетронутыми.
— Не бойся, — сказал Симон бен Гиора. — Я не оставлю тебя здесь дольше, чем необходимо. Моя жена будет искать тебя, хотя я постарался внушить ей, что ты мертва. Хотя здесь не очень удобно, ты здесь в безопасности. Я потом вернусь за тобой.
Тюрьма, в которой оказалась Ревекка, была вырублена в скале на краю Тиропской долины, и имела в стене маленькое окошечко. Оно впускало свет, и в этом свете она обнаружила, что находится здесь не одна. Нечто, напоминающее связку черных тряпок, присело в углу камеры, а когда тюремщики ушли, выяснилось, что это человеческое существо. Съежившаяся от голода старуха поднялась из горы тряпок, и Ревекка не узнала ее, пока та не подошла и не положила костлявую руку на плечо девушки.
— Милосердный Боже! — воскликнула Ревекка. — Мариамна!
— Значит, — произнесла старая женщина, — они и тебя схватили?
— Ты давно здесь? — спросила Ревекка, с жалостью глядя на изможденный скелет, на котором, казалось, жили только глаза, горящие глубоко в орбитах.
— Не знаю. Я потеряла счет времени. Они схватили меня, когда к городу подошли войска Тита. Какой сейчас месяц?
Ревекка ответила, что восьмой день месяца Лоя [58] , что было двадцать седьмым днем августа, а затем отведя Мариамну в сторону, так как Ревекка опасалась, что даже в этой темнице у Симона бен Гиоры могли быть шпионы, она на ухо шепотом поведала ей всю свою историю и рассказала о страсти Симона бен Гиоры, ревности его жены и о причине, по которой ее увели из башни Гиппика. Чувство вины, которое так долго довлело над ней, стало теперь непереносимым. Она ненавидела себя за свое бездействие, за не совершенную месть, за мерзкие незаконные наслаждения, которые она получила в объятиях Симона.
58
Автор дает даты по труду Иосифа Флавия «Иудейская война». Лой — месяц сирийско-македонского календаря.
— По правде говоря, — утверждала она, — я грязнее самых грязных. Я ела его хлеб и соль и отдавала ему свое тело и позволяла ему удовлетворять свою похоть. Да! Мне нравилось, когда он это делал! И день за днем украденный мною кинжал лежал без дела, а моя клятва отомстить не выполнялась. Теперь он забрал у меня кинжал, и я беспомощна. Я ненавижу себя и презираю себя. Я — трус!
— Хватит себя упрекать, — сказала Мариамна. — Это ничего не изменит. Ты помнишь Иуду бен Ари, который когда то служил у твоего отца?
— Помню, — ответила Ревекка. — Он оставил нас и присоединился к сикариям. [59]
— Он сейчас охраняет темницу.
— Негодяй, — ответила Ревекка.
Мариамна не собиралась обсуждать нравственные устои Иуды бен Ари. Он был звеном цепи и звеном необходимым, поскольку в Иерусалиме оставались осколки партии мира, и они по прежнему пытались спасти то, что оставалось от города. А Иуда бен Ари, негодяй он или нет, по прежнему был падок на золото.
— Его можно подкупить, — заявила Мариамна. — Сегодня он нас освободит.
59
Исторический Иуда бен Ари был зелотом. Проявил мужество при обороне Храма. Бежал по подземельям во главе отряда из разрушенного Иерусалима. Пал в битве.
Она почти беззвучно прошептала эти слова на ухо Ревекке, которая застыла в изумлении.
— Я намерена, — шептала Мариамна, — перебраться на ту сторону Тиропской долины. Это будет не слишком приятно. Там полно трупов. Нам придется взбираться с низины к портикам Храма. Там, у основания, есть вход в тайный переход, который Ирод вырубил в скале при расширении Храма. Через тот ход мы сможем войти во двор Святилища, и хотя женщинам туда входить не положено, я чувствую, что Господь простит нас, потому что мы спасем Храм.