Если я забуду тебя
Шрифт:
— С моим телом все в порядке, — сказала она. — Нечиста моя душа.
И затем голосом, в котором слышалась вина, она рассказала обо всем, что случилось с того дня, как я оставил ее у края Тиропского ущелья. Она поведала о своем эгоистическом отказе прислушаться к предупреждению рабби Малкиеля, и о том как в результате они с мужем оказались в ловушке в обреченном городе. Она рассказала, как добрый Иосиф настаивал на том, чтобы выйти за ворота, чтобы собрать травы в долине Кедрон.
— Я не знаю, что с ним сталось, — сказала она. — Больше я его не видела. Либо его убили сикарии, либо распяли римляне. В любом случае, я виновата в его смерти.
— Хватит, хватит, — в нетерпении закричал я. — Что думать о прошлом? Мы в ловушке здесь, в лабиринте, и здесь мы наверное умрем. Перед нами целая вечность, когда мы сможем обдумать свои грехи, но лишь сейчас мы можем наслаждаться радостями любви. Что же до твоего
Ее глаза расширились, и она дико посмотрела на меня.
— Ты убил Иосифа? Это была твоя месть? Я помню, как ты поклялся убить его, если он прикоснется ко мне.
— Ну хватит! — крикнул я. — Я убил его не из мести, а из сострадания. Он был распят и умолял меня положить конец его мучениям. Когда он умирал, он не испытывал к тебе злобы, а говорил о тебе с нежностью и просил меня позаботиться о тебе. Покончим с самобичеванием. Разве нет лучшего способа провести последнии часы?
И вновь я шагнул вперед, чтобы обнять ее, потому что близость смерти, казалось, усилила мою страсть. Но она вновь отодвинулась, словно сраженная виной, говоря мне, что полагает, что убила своего ребенка, когда он своим хныканьем сводил ее с ума, рассказала об ужасных мыслях, что занимали ее. Все это я слушал с смешанным чувством жалости и нетерпения, но когда она начала повествовать, как отдалась Симону бен Гиоре и пощадила его, имея в руке кинжал, которым могла бы его убить, да еще призналась, что объятие этого мерзавца давали ей наслаждение, а не отвращение, тогда, должен признаться, мной овладела дикая ревность, так как из всех живущих на земле людей, больше всех я ненавидел Симона бен Гиору.
Ревекка, чувствуя мой гнев, удвоила свои причитания, призывая меня раз и навсегда положить конец ее жизни.
— Ты не можешь ненавидеть меня больше, чем я сама себя ненавижу, и презирать больше, чем я сама себя презираю. Возьми меч и покончь со мной. Я навеки опозорена.
И столь силен был мой гнев, что я и правда вытащил меч и шагнул к ней, собираясь вонзить его ей под ребро. Своим ударом я собирался убить не Ревекку, а ненавистного Симона, чьей похоти она столь охотно уступила. Но когда под своей рукой я ощутил ее тело, прежняя страсть так захватила меня, что я отбросил меч, который с шумом упал среди драгоценных вещей.
— Оставим это! — воскликнул я. — Что нам думать о прошлом или же будущем? Если мы должны умереть, давай умрем в любви, а не в ненависти. Довольно уже ненависти!
Я больше не тратил времени на слова, а прижал ее к себе и покрывал ее лицо поцелуями. И здесь, в потайной палате, среди переливающихся сокровищ давно умершего царя, я снял с ее тела одежду и положил на каменный пол пещеры. Ревекка загорелась моей страстью, издавая вздохи и крики экстаза, как делают женщины в усладе любви. Казалась, сама близость смерти придавала нашему союзу особый восторг, таковы уж мудрость и равновесие Природы, что там, где смерть особенно яростно машет своим серпом, следом идет Венера, вновь засевая поля, лежащее перед этим голыми. И я, который приготовился погибнуть здесь вместе с Ревеккой, почувствовал, что во мне возродилась тяга к жизни. Что же до Ревекки, то она на время забыла свои грехи и неожиданно поддалась надеждам на новую жизнь. Она целовала меня и вновь тянула к себе и вздыхала уже не от печали, а от удовольствия.
— Ты принадлежишь мне, мой Цезарь, а я навеки принадлежу тебе. Ты подаришь мне детей, детей взамен тех, что я лишилась. Мы уедем далеко далеко отсюда. Мы забудем наши грехи и нашу вину. Мы вновь будем жить и дадим жизнь другим.
Увы, бедные мечты! Мы лежали, как с незапамятных времен лежат влюбленные, говоря о детях, которые у нас появятся, о доме, который мы построим, о жизни, которую будем вести, совершенно забыв наше безнадежное положение, потерянные в подземелье под умирающим городом, не имея возможности найти дорогу к светлому дню. Не могу сказать, долго ли длились наши мечты, за исключением того, что свеча, догорев до конца, неожиданно мигнула и потухла, погружая нас в кромешную тьму и грубо напоминая о реальности нашего положения. Я поднял Ревекку и ощупью помог ей одеться. Рука об руку мы пробирались через запутанные переходы, ведущие из сокровищницы. Хотя наше положение было столь же безнадежно, как и раньше, осуществление нашей любви восстановило наше желание жить, и я неожиданно почувствовал, что судьба будет добра и позволит нам набрести на тот переход, что приведет нас к крепости Антония.
Увы! У судьбы, однако, были совсем другие намерения. Неожиданно, на некотором расстоянии мы услышали отдающиеся от каменных туннелей слабые голоса, и с ужасом поняли, что Симон бен Гиора и сикарии так и не перестали нас искать. Раньше, чем мы успели бежать, мы оказались окружены темными фигурами людей. Я уловил мимолетный взгляд Симона, когда он бросился ко мне, держа перед собой горящую головню, которой метил мне в лицо. Увертываясь, я отскочил назад, а когда приземлился, то почувствовал, как земля дрогнула у меня под ногами. Не могу сказать, кто был больше удивлен, я или нападающие, потому что пол туннеля провалился, и я упал в темноту вместе с несколькими камешками, которые полетели рядом со мной.
Мое драматическое исчезновение бесспорно удивило Симона и ужаснуло Ревекку, которая обнаружила, что побывав уже на грани свободы, вновь попала в руки своего хозяина, Падая в пространство, я услышал ее крик, но звук ветра в моих ушах почти заглушил его.
То, что я не разбился, объяснялось тем, что я приземлился не на камни, а в воду, так как я упал с крыши цистерны, вырубленной в скале и созданной строителями Храма для сбора дождевой воды. Цистерна была очень глубокой, и я погрузился в нее, пока мне не показалось, что мои легкие могут разорваться. Я всплыл на поверхность и поплыл в том направлении, в каком оказался повернутым лицом, потому что тьма была столь непроглядной, что я не имел ни малейшего представления о величине водоема и о характере его стен. Пока я плыл, я несколько раз натыкался на распухшие предметы, плавающие в воде, которые как я понял, были телами людей, которые бежали в подземелье и упали в водохранилище. Когда я достиг стен, я понял, что они гладкие, и потому решил, что это место станет моей могилой, так как я уже ослабел и не смог бы долго оставаться на плаву. Я успокоил себя мыслью, что по крайней мере избегу участи быть заживо съеденным крысами, а пока медленно плавал по моей водной тюрьме, ощупывая стены в поисках средств выбраться из воды. К своей великой радости я и правда обнаружил несколько выступающих камней, напоминающих ступени, вделанные в одну из сторон скалистой стены. Я вцепился в них и поднял свое тело, с которого стекала вода, с отчаяной энергией цепляясь за скользкий камень, и постепенно выбрался. Не знаю, высоко ли я поднялся, но глухое эхо, от падающих в воду камешков подсказало мне, что я был далеко над поверхностью. От голода и усталости у меня кружилась голова, и я с трудом держался за камень, боясь, что в любой момент могу соскользнуть со своего неустойчивого насеста и вновь рухнуть в глубину. И я не надеялся, что в случае, если бы упал, я смог бы вторично выбраться из воды, поскольку мои силы были на исходе.
И здесь моя рука потянулась вперед в поисках следующей опоры и обнаружила нишу в скале. Я отдохнул в ней, с благодарностью растирая свои конечности, так как после купания в холодной воде весь дрожал. Ниша вела в туннель, куда я и пополз, так как ход был слишком низок, чтобы в нем можно было стоять. Я завернул за угол хода и попал в более широкий переход, где с огромным облегчением увидел над собой слабую щель света, показавшуюся в абсолютной тьме маяком надежды. Я карабкался по ходу, который теперь круто поднимался вверх, и в конце обнаружил две каменные плиты, между которых пробивался виденный мной слабый свет. Я уперся рукой в одну из каменных плит и понял, что могу ее поднять, однако же я колебался, делать ли это, не зная, что могу обнаружить наверху. Очень осторожно я приподнял мраморную плиту и посмотрел. Я ничего не видел и ничего не услышал. Надо мной находилась большая тускло освещенная комната, очевидно совершенно пустая. Подняв еще выше мраморную плиту, я удержал ее в равновесии на грани, выбрался из туннеля и вернул плиту на место.
Теперь я начал понимать, где я, и меня охватил жуткий страх, так что даже зубы стали выбивать дробь, а руки и ноги задрожали. Из карты, которую когда-то показывала мне Мариамна, я знал, что один из ходов, проделанный Иродом под Храмом, заканчивался под Святая Святых, и я не сомневался, что мои блуждания в конце концов привели меня в этот туннель, и что теперь я стою или скорее лежу в столь священном месте, куда только первосвященник может входить раз в год после трудоемкого очищения. Затем я подумал, что я всего навсего необрезанный язычник, далеко не чистый и неподобающе одетый, моя одежда превратилась в лохмотья, я вонял словно мерзкая крыса, и я не сомневался, что могущественное божество, в чьи владения я вторгся, немедленно положит конец моему жалкому существоваию. Нельзя сказать, что эта мысль очень расстроила меня, так как мой дух пал, а мои силы исчезли, и я не мог радоваться спасению от многих опасностей, потеряв Ревекку, увидев гибель Мариамны, и осознав, что все наши планы по спасению Храма обратились в ничто. И вот опустившись на колени, и прикрыв голову, как это делают евреи во время молитвы, я обратился к всевышнему, в чьи святыню вошел, со словами: