Если я забуду тебя
Шрифт:
— Скажите Титу, чтобы прислал нам помощников! — воскликнул он, с досадой промокая лоб. — Разве я могу осуществить правосудие над такой армией чучел? Торговцы рабами не дают подходящей цены. Мои люди устали казнить мужчин, а у меня нет еды, чтобы накормить эту ораву. Среди них свирепствует чума, и они мрут как мухи. Это посещение может стоить вам жизни. Вас может убить вонь.
Тем не менее мы вошли во двор, прижав ко рту сырые тряпки. Жара во дворе была кошмарной, так как хотя наступил сентябрь, солнце продолжало палить с безоблачного неба. Скученные вместе без пищи и воды, многие пленники просто лежали и апатично смотрели перед собой, другие слабо просили воды, многие уже умерли и стали пухнуть на солнце. И все же несчастье не загасило их человеческих чувств, и я видел матерей, нежно ласкающих маленьких детей, просящих воды, чтобы можно было смочить их высохшие губы. Солдаты не чувствовали ни капли жалости к пленным и, казалось, хотели дать им умереть. Иосиф и я взяли бурдюки
— Теперь они на твоей ответственности, — сказал он. — Если ты не хочешь, чтоб они сдохли у тебя на руках, дай им что-нибудь поесть.
Я же был одержим идеей найти Ревекку и день за днем, даже после, как Тит уехал из Иерусалима, продолжал свои поиски. Я осматривал партии несчастных женщин и детей, которых продавали в рабство, надеясь найти ее среди них. Я даже вновь спустился в вонючие туннели под Храмом, пользуясь на манер Ариадны клубком бечевки, чтобы найти обратную дорогу. В этих туннелях я нашел огромные богатство и мог бы разбогатеть, если бы нуждался в этом. Но я не нашел ни одной живой души, хотя здесь было много мертвых, и их запах был столь ужасен, что даже жадные арабы не решались войти сюда в поисках добычи. И так случилось, что пока я бродил среди развалин Храма, я увидел, как на некотором расстоянии от меня из земли неожиданно появился человек. Он был одет в белую тунику, на которую был наброшен пурпурный плащ. Он поднялся недалеко от группы римских солдат, которые под командованием центуриона рушили часть стены Святилища. Его появление здесь было столь неожиданно, что солдаты в изумлении побросали свои оружия и попятились. Центурион, однако, стал задавать этому человеку вопросы, на которые тот ответил по арамейски, которого римлянин не понимал.
Я поспешил туда, желая узнать, как этот человек так долго прожил в переходах под Храмом. Вообразите мои чувства, когда повернувшись ко мне, этот человек оказался ненавистным мне Симоном бен Гирой. С ликующим криком я бросился к нему, намереваясь немедленно изрубить его на куски и отомстить за то зло, что я претерпел от него. Центурион, однако, счел, что я внезапно сошел с ума, а несколько его солдат схватили меня за руки и вырвали меч. От ярости я не мог говорить. Затем обругав их всех, я потребовал вернуть мне меч. Тогда Симон бен Гиора попытался воспользоваться возможностью и тихонько улизнуть из развалин. Выдернув свой меч из рук центуриона, я погнался за Симоном бен Гиорой, поднимаясь по ступеням, ведущим к разрушенному Святилищу. Я приближался к нему, но он начал карабкаться по развалинам здания, поднимаясь по зубчатому краю стены, которая была частично разрушена. Он лез все выше и выше, пока не остановился на самой вершине. Когда я полез за ним, он поднял большой камень и швырнул в меня. Отпрянув, чтобы увернуться от камня, я еле удержался на разрушенной стене, которая до того ослабела, что закачалась от моей тяжести. Ни один из солдат не решался последовать за нами в это опасное место, так как качающаяся стена могла в любой момент рухнуть и похоронить всех, кто находился рядом, под грудой тяжелых камней.
Однако ненависть делала меня отчаянным, и я лез дальше, загнав Симона бен Гиору на самый верх качающейся стены, которая неожиданно кончилась высоко над развалинами. Здесь мы были ограничены в пространстве. С обоих сторон был обрыв. За спиной Симона была пропасть в сотню футов. Перед ним — мой меч. Я увидел, как он облизнул пересохшие губы. Приставив к его горлу меч, я закричал:
— Где Ревекка?
— Не знаю.
Я двинул мечом и увидел, как он вздрогнул.
— Где она? — вновь повторил я.
— Не знаю. Будь милосерден. [64]
— Милосерден? — со смехом повторил я. — Что ты знаешь о милосердии? Что ты сделал с Ревеккой, порождение дьявола?
— Она сбежала от меня, — ответил Симон.
Я почувствовал, как меня охватила волна надежды. Затем я решил, что мерзавец лжет, чтобы спасти свою жизнь.
— Правду! — крикнул я.
— Это правда. Мы нашли выход из подземелья. Мимо проходила группа римских солдат. Я и мои люди подались назад, но Ревекка вырвалась и побежала к солдатам.
64
Исторический Симон бен Гиора пощады не просил (прим. переводчика).
— Что они с ней сделали?
— Не знаю.
— Ее продали как рабыню?
— Понятия не имею. Мы вернулись в туннель и спрятались там. Сохрани мне жизнь. Я сказал тебе правду.
— Жалкий человек! — воскликнул я. — А ты сохранил жизнь моего отца? Ты пощадил Мариамну, которая была мне как мать? Несчастный, посмотри на эти разрушения. Разве это не твоя работа, не результат твоих преступлений, погубивших тысячи людей и приведших к
Я взмахнул мечом и хотел убить мерзавца собственной рукой, но тут моя рука остановилась, столь велика была моя ненависть. Такова была особенность тех ужасных дней, что легкая смерть казалась благословением. Почему я должен был оказать такое благословение Симону бен Гиоре? Пусть лучше он идет среди пленников по улицам Рима, а потом будет отдан палачам и будет брошен в Мамартинскую тюрьму, где его плоть будут бичевать и терзать раскаленными клещами, а потом удавят. Обычно таким образом римляне расправлялись с побежденными вражескими полководцами, и я не хотел, чтобы Симон бен Гиора стал исключением. Эти мысли заставили меня опустить меч. Симон, вообразив, что я колеблюсь из страха, посмотрел на меня с прежней злобой. Однако я ничего не сказал, но жестом велел ему идти передо мной, так как не желал спускаться, имея за спиной этого дикого зверя. У подножия стены я нашел не только центуриона, но и Терентия Руфа, который был оставлен военачальником войск в Иерусалиме после отъезда в Кесарию Тита. И я открыл ему личность Симона бен Гиоры.
— Его надо получше заковать, — сказал я. — Не было еще преступника более достойного цепей, чем тот дьявол, уничтоживший ни одного человека, а целый город.
Затем, повернувшись к Симону, я сказал ему, что пощадил его не из милосердия, но из уважения к Цезарю, так как его триумф будет не полным, если в него не включить пленного вражеского полководца.
— Мы еще встретимся у Мамертинской тюрьмы в Риме, — заявил я. — Я не дам тебе умереть слишком быстро или слишком легко.
После этого я ушел и больше не рыскал в переходах под Храмом, так как слова Симона бен Гиора дали мне новую надежду. Теперь по крайней мере я знал, что Ревекка не умерла в этих мрачных подземельях. Я стал спрашивать солдат, предлагая солидную награду любому, кто сообщит мне новости о девушке, которая бежала из туннеля под крепостью Антония к группе солдат гарнизона. Когда новости о награде разошлись по лагерю, ко мне пришел солдат и поведал о том, что видел. Когда он описал девушку, которую они захватили, я не сомневался, что это была Ревекка, и с трудом сдерживая нетерпения спросил, что они с ней сделали.
— Мы ее продали, ответил он. — Ее хотел купить сирийский торговец рабами. Она не выглядела такой голодный как другие и принесла нам хорошую цену. А остальные… — он сделал жест отвращения, выражающий его мнение о дочерях Иерусалима.
— Куда он увел ее, этот торговец? — спросил я.
— Думаю, в Кесарию.
— В приморскую Кесарию или Кесарию-Филиппову?
— Ту, что на море. Из которой мы вышли на Иерусалим.
— Как зовут этого торговца?
— Нам не было дела до его имени. Нам были нужны его деньги.
— Как он выглядит?
— Как взъерошенный стервятник.
— Они все выглядят как взъерошенные стервятники.
— Действительно, они просто вонючая толпа, — согласился солдат. — Во время этой войны я молил богов, чтобы мне было позволено оставить это место и вернуться в Италию. Недалеко от Кремоны у меня есть земля, и она нуждается во внимании. Я получу награду?
Я дал ему, как и обещал, награду и приготовился к отъезду в Кесарию. Я быстро пересек опустошенную землю Иудеи и, прибыв в Кесарию, сразу же отправился на рынок рабов, заполненный до предела еврейскими пленными. Мое сердце упало, когда я увидел, как велико было это множество, потому что не смотря на то, что тысячи людей погибли во время осады, после того, как город был захвачен, оставалось еще достаточно живых, чтобы заполнить рынки не только Кесарии, но и Антиохии, Себасты и Дамаска. Иосиф Флавий вычислил, что во время войны было захвачено девяносто семь тысяч пленных, и я не думаю, что он преувеличил. Конечно, увидев огромную толпу, я чуть не отчаялся найти Ревекку. Единственной моей надеждой было найти сирийского торговца рабами, что купил ее. У меня не было средств опознать торговца, за исключением описания, данного солдатом, которое могло подойти к любому торговцу с крючковатым носом и сутулыми плечами. И все же я прошелся по рынку, бродя среди рабов, выставленных на продажу словно скот. Им выпала печальная участь — костлявые, трясущиеся, с выпавшими зубами, у многих были открытые раны, в которых копошились личинки. Меня останавливали торговцы рабами и расхваливали свой товар, предлагая несчастных пленников по ужасно низкой цене. Всем им я отвечал вопросом: «Видели ли они темноволосую девушку по имени Ревекка, дочь первосвященника Ананьи, которая была куплена в Иерусалиме у солдат Двенадцатого легиона?»
Но я встречал лишь тупые взгляды, пока не подошел к одному старому торговцу рабами, до того напоминающего встрепанного стервятника, что подумал, это тот, кого я ищу. Его глаза стали очень хитрыми, и я с еще большим основанием подумал, что это нужный мне человек. Однако он дал мне лишь уклончивый ответ, что темноволосые девушки с именем Ревекка обычны, словно мухи на рынке, и что в его партии есть одна такая. С этими словами он опустил палку на спину молодой девушки, что сидела среди рабов, равнодушно глядя в пространство. Девушка, с запавшими на почти полностью лишенном плоти лице, очнулась от транса и посмотрела на меня большими глазами.