Если я забуду тебя
Шрифт:
Теперь весь Храм, казалось, кипел от крови и огня, а крыша Святилища, поддавшись пламени, рухнула с ужасающим шумом, оставив одни стены. На стенах находились многие священники, которые один за другим бролись в пылающую бездну, предпочитая погибнуть в пламени, чем быть захваченными римлянами. Другие священники, стоя на крышах меньших строений, что примыкали к главному зданию, продолжали сражаться с римлянами и забрасывать нас камнями. Остатки стражи Храма продолжали бой и убили многих легионеров, которые будучи нагружены добычей, не могли защищаться. Я сам чуть не погиб в результате столкновения с одним из этих людей, который прыгнул на меня сзади, нанес мне удар в голову, чуть не оглушивший меня, так что я упал на четвереньки на покрытый кровью пол рядом со Святилищем, так густо усеянный телами, что мрамора почти не было видно. Из-за этого удара и моего полуобморочного состояния и понимал, что подвергаюсь большой опасности, потому что из пылающего
С множеством других раненых римлян я был отнесен обратно в крепость Антонию, и на этом моя деятельность на некоторое время прекратилась. Хотя удар, полученный мной, был не особенно опасен, но в этих мерзких переходах под Храмом я подхватил жесточайшую лихорадку, которая несколько дней продержала меня в бреду, так что я не знал, где я и кто я. Болезнь медленно отступала и более двух недель продержала меня, прикованного к постели. За это время все, что осталось от Храма было разнесено на части, захватившими его римлянами. Шла настоящая бойня, не выказывающая жалости к возрасту, не уважающая положения людей. Дети и седобородые старики, миряне и священники — все убивались. Ревущее пламя устремлялось вверх и вширь, сливаясь со стонами жертв. Стоял ужасный шум. Военный клич римских легионеров несся вперед, сливаясь с криком зелотов, окруженных огнем и мечами, и криками беженцев, что в панике бежали в руки своих врагов. В бешенстве разрушения римляне, казалось, даже забыли свою страсть к добыче, потому что они спалили сокровищницу, где находилась огромная сумма денег, горы одежды, драгоценностей и других сокровищ, которые богатые поручали сокровищницам из своих разрушенных домов. Затем солдаты направились в один из сохранившихся портиков снаружи двора язычников, где находилось множество несчастных женщин и детей, которые бежали сюда, ведомые лжепророком, заявившим им, что здесь они смогут найти спасение. Не знаю, какого спасения они ждали, но римляне подожгли портик и уничтожили всех, даже не дожидаясь приказа своих офицеров. Число погибших здесь составило шесть тысяч человек.
Все это случилось в тринадцатый день августа, во втором году правления Веспасиана, в тот же самый месяц и тот же самый день, когда в далеком прошлом Храм Соломона был сожжен вавилонянами. Странно работает судьба. Можно даже решить, что ее колесо совершило полный круг, повторив предыдущие события. Со времени постройки Храма царем Соломоном до дня его окончательного разрушения римлянами прошло тысяча сто тридцать лет, семь месяцев и пятнадцать дней, а со второго возведения Храма при Кире прошло шестьсот тридцать девять лет.
В восьмой день сентября начались атаки на Верхний город, и все четыре легиона трудились, чтобы снести последнюю оставшуюся стену. Теперь сопротивление было слабым, и Верхний город был взят без особых трудностей. Если бы защитники не были измучены голодом, крепость могла бы оказаться почти неприступной. Сикарии же потеряли последние крохи здравого смысла, оставшегося у них, потому что при приближении римлян они оставили три башни Гиппик, Фацаиэль и Мириам, в которых если бы захотели, они могли бы держаться месяцами. Они вышли из укреплений и сражались на открытом пространстве, где были легко уничтожены римскими войсками. Ворвавшись на улицы города, солдаты убивали всех, на кого падал их взгляд, и поджигали дома со всеми, кто пытался укрыться в них. Очень часто в своих рейдах, заходя в дома, чтобы пограбить, они находили мертвыми целые семьи и комнаты, забитые жертвами голода. Содрогаясь и шатаясь от вони, они бежали прочь и поджигали дом, но улицы были столь густо усеяны трупами и затоплены кровью, что пожары часто гасли в кровавом потоке.
Я же, вместе с другими больными и раненными, был перенесен в одну из комнат башни Гиппика, в ту самую, где четырьмя годами ранее я разговаривал с Метилием относительно сдачи гарнизона. Когда я более менее оправился от болезни, я был вызван к Титу и поведал ему все несчастья, свалившиеся на меня в подземельях Храма. Я не мог не посетовать горько на судьбу за ее капризы, ведь если бы не случайное появление Симона бен Гиоры, я мог бы спасти Храм и вернуть Ревекку. На это Тит как мог утешил меня, говоря, что во время войны шутки судьбы часто бывают самыми злобными. Зная что во время моего беспамятства я все время упоминал имя Ревекки, он спросил меня о ней, и я поведал ему о нашей несчастной любви, не в силах сдержать слез, когда говорил о том, как потерял ее.
— О бессмертные боги! — воскликнул я. — Дайте мне возможность отомстить Симону бен Гиоре. С того дня, как он ударил меня во дворе неевреев у меня появилось еще больше оснований ненавидеть этого кровожадного зверя. Он убил моего отца и моего слугу Британника, он разрушил мой дом, убил Мариамну, которая была мне как мать, сделал Ревекку игрушкой своей похоти. Но что это значит в сравнении с его большим преступлением — ведь из-за его безумия Иерусалим лежит в развалинах. Если этому человеку удастся выжить, я никогда больше не поверю в божественное правосудие.
На это Тит ответил, что дела богов не всегда можно понять людям, но хотя Симон бен Гиора и не схвачен, он все еще надеется найти его в переходах под Храмом. Что же до Ревекки, то он сказал, чтобы я не отчаивался, а вместе с Иосифом Флавием пошел и поисках бы ее среди пленников во дворе женщин, куда было согнано около двадцати тысяч человек.
— Если она там, я позволю тебе освободить ее, — объявил он. — Я сказал Иосифу, что он может освободить любого своего друга. Это относится и к тебе, Луций. Во дворе женщин множество пленных. Ими занимается Фронтон. Скажи ему, что тебя послал я.
Я поблагодарил Цезаря за его великодушие. Все еще слабый после болезни, опираясь на руку Иосифа, я приготовился спуститься в город. Однако перед тем как мы вышли, мы поднялись на вершину Гиппик, с которой можно было видеть весь Иерусалим, окрестности и горы.
Перед нами открылась картина полного опустошения. От стен Давида на юге до края Бет-Зеты и от могилы Гиркана до Тиропского ущелья не осталось ни одного стоящего дома. Огромная часть Верхнего города все еще горела. А Нижний город и та его часть, что была известна как Акра, была так выровнена, что нельзя было догадаться, что когда то здесь жили люди. От горы Мория и разрушенного Святилища по прежнему поднимался дым, так как в подземных хранилищах все еще полыхал пожар. И это зрелище разрушения оказало на меня столь сильное впечатление, что я не мог говорить, а лишь бессильно склонился к каменному парапету у края башни, глядя на пожар, пожирающий то, что осталось от города. Иосиф заломил руки и процитировал слова пророка Иеремии, который во времена Навуходоносора бродил по развалинам Иерусалима:
Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал, как вдова: великий между народами… Пути Сиона сетуют, потому что нет идущих на праздник: Все ворота его опустели, священники его мертвы… И отошло от дщери Сиона все ее великолепие… [62]И правда отошло. По улицам города мы медленно шли к Тиропскому ущелью, задыхаясь от дыма, с трудом пробираясь через развалины. Солдаты уже устали грабить город. У них было столько золота, что цена на благородные металлы упала вдвое против прежнего. Теперь, чтобы ускорить задачу по расчистке руин, они просто разрушали все, складывали в кучу то, что могло гореть и поджигали. Тит приказал, чтобы Иерусалим сравняли с землей и оставили лишь три башни, чтобы обеспечить убежище римскому гарнизону. Куда ни глянешь, мы видели солдат, рушащих стены и то, что осталось от домов, и я не мог не вспомнить пророчество рабби Иисуса, о котором еще до войны рассказывала Мариамна: «Не останется здесь камня на камне». [63]
62
Плач Иеремии, глава 1:1–6.
63
Евангелие от Матфея, глава 24:2.
На горе Мория солдаты рушили стены Святилища, стараясь с помощью ломов сдвинуть огромные мраморные блоки, из которых оно было выстроено. Благородные портики были разрушены, а их мраморные колонны стояли, жалобно устремившись в небо. Некоторые из них треснули от жара пламени, и все почернели от дыма. Большая часть стены Святилища была разбита, но двор женщин был еще цел, хотя сокровищницы, окружающие его стены, были выжжены пламенем. Этот огромный двор был плотно забит еврейскими пленниками — мужчинами, женщинами и детьми, так что было не продохнуться. У одних из ворот на деревянной платформе восседал Фронтон, префект, пытающийся решить судьбу такого множество людей. От жары он взмок и время от времени вытирал тряпкой брови. Сбоку от него стояла группа палачей, которые без церемоний обезглавливали всех мужчин старше шестнадцати лет. Молодых женщин и детей скопом продавали сирийским и аравийским торговцам рабами, которые ожидали перед платформой Фронтона словно стая гарпий. Услышав, что нас послал Тит и разрешил нам освободить своих друзей. Фронтон только выругался и заявил, что мы можем забирать всю эту проклятую толпу, если хотим.