Если забуду тебя, Тель-Авив
Шрифт:
Я, видите ли, обгорела. Натурально забыла про коварство осеннего солнышка, выперлась на целый день с голыми руками и без никаба, ну и всё. Сейчас я на стадии смены кожи. Разом вспомнился любимый детский страх, когда сначала облезает с пятачок, а потом всё дальше, и ты боишься, что придётся содрать всю кожу, даже там, где нет ожога, а иначе так и останутся лохмотья по краям. Потом это всё как-то устраивается, но я каждый раз забываю как.
Так вот, я нарядилась максимально прилично, прикрылась шёлковым шарфом и уже почти вышла, но заглянула напоследок попудрить носик. Про бант забыла и, конечно, омыла
Поэтически решила, что я будто волшебная голубая лисица с обоссанным хвостом. Но вообще, конечно, это совершенно типичный финал любой моей попытки как-то себя прихорошить.
Брела по Ротшильд и думала, что у нас тут, конечно, Париж тридцатых годов и белая гвардия, вон и русские писатели по бульварам ходят, и французы играют в петанк, и дымка эта розово-голубая, какая бывает в Париже весной. Я, правда, там никогда не была, но дымка быть должна. Только не знаю, как в Париже тридцатых с тем, что на стене нарисовано сердечко, пронзённое членом и надпись «Вика и Цуки».
Осознала, что я человек не просто скромный, а из глубины себя целомудренный. Шла мимо кафешки и увидела, как белобрысый юноша без капли смущения гладит по ноге белобрысую же девушку – прямо от колена до самых коротеньких шорт и даже чуть выше, этакими терапевтическими движениями, медленно и с нажимом. Ну и что я подумала первым делом, глядя на этакую интимность? «Наверное, он её брат!» Ну оба же беленькие. Может быть, сестре свело ногу.
А главное впечатление сегодня случилось в той части бульвара, где под сенью сияющих небоскрёбов ветрено в любую жару. Там в тени больших денег я обычно валяюсь на скамеечке. И вот сегодня по мне попыталась пробежать некрупная пушистенькая крыса.
Капец я испугалась, до сих пор трепещу. Но единственный мой вопрос к миру: как она платит там аренду, земля-то золотая.
2
Вышла пройтись по аутичному своему маршруту – Ротшильд, Шабази, Сюзан Даляль, обратно переулками. И в самом начале вижу чувака со спины, высокий светлокожий брунет с грубым каре, плечи широкие, бёдра наоборот, а походка как у чёрных бывает, расслабленная и в то же время пружинистая. Я ему в хвост пристроилась и давай обезьянничать, уж очень красиво шёл. Но тут же запуталась в ногах, чуть не врезалась в столб, бросила это дело и припустила за ним как умела, очень хотелось в лицо заглянуть. Догнала – он хоть и длинноногий, но немного потерял в скорости, когда свернул в переулок к магазину. На пороге оглянулся (а ведь я старалась не пыхтеть) и тут я разглядела его лицо. Даже с полуоборота стало ясно, что он обдолбан до стеклянных глаз. Оттого и походка такая небесная. Тут же записала в молескин «дунуть и походить», вдруг научусь.
А ещё случайно раскрыла секрет человеческой ко мне доброты. Людей я боюсь до судорог, как вы могли догадаться по моим жизнерадостным запискам, но совершенно без повода – все удивительно со мной предупредительны, что здесь, что в Москве. Разве только один раз мне там уборщица в поликлинике нахамила, но они же известные беспредельщицы. А так все со мной бережны, и я никак не могла понять, с чего бы.
А тут сделала мимолётное селфи, не успев состроить какое-нибудь специальное выражение лица. И оказалось, что видом своим я напоминаю хорошенькую насмерть перепуганную мышь, которой только скажи плохое слово, она от ужаса тут же описается и умрёт.
Понятное дело, кто ж захочет с телом возиться и полы мыть – только уборщица в поликлинике, ей привычно.
3
Корона нас всех переломала, вот что. Надысь шла по бульвару часов в десять, для меня теперь поздний вечер, для Тель-Авива всего лишь конец дня. И в прохладной темноте, подсвеченной фонарями и белыми майками, почувствовала, что ужасно хочу свидание. Такое, чтобы гулять, пить кофе когда попало и где попало, много и радостно разговаривать – не из-за давнего знакомства, а потому что друг другу правда любопытны и забавны. Но – немедленно уточнила желание – только без секса, даже в перспективе. А вот чтобы просто ради процесса.
Ещё через некоторое время догадалась, что это, кажется, называется «общаться».
Пожалуй, отмечу в молескине: впервые захотелось этого вашего общения.
Прогулка перед бурей
1
Господь против хипстеров. У нас последние солнечные часы перед дождём, по крайней мере, в прогнозе пишут, гроза неизбежна, и я, конечно, взяла кофе и присела на песочке в паре метров от воды, у меня новые наушники и никого окрест. Казалось бы, что может пойти не так?
И тут господь присылает большую волну, которая смывает всё: меня, мои шёлковые тапки, кофе, термос, сумку с документами и айпад.
Не, я всё поймала, ничего толком не пострадало, кроме самолюбия, даже триждыбитому айпаду нужно больше, чем какая-то волна.
Но, господи, понимаю: сижу с мокрой жопой, не расслабляюсь. Ты же ещё накануне предупредил – вчера я сослепу решила, что вижу Иисуса, стоящего посреди моря, и едва не уверовала, самую чуточку не хватило, потом разглядела, что под ним камень торчит.
2
Накануне шторма Кармель, я надела толстую сиротскую юбку, замазала вишнёвым фломастером облупившиеся башмаки и пошла в парчок Сюзан Даляль в некотором смущении – боялась, что добрые жители Тель-Авива начнут мне подавать.
Но единственной, кто отреагировал, была ворона, которая запустила в меня окровавленной костью. Я сразу подумала, что это должно быть к удаче.
Нет, ну а как, какой выход. Сидишь, сверху падает довольно свежая кость, ты стряхиваешь её с плеча, и что остаётся, кроме как сказать «штош» и жить с этим дальше.
Штош.
Но надо как-то более лучше одеваться, что ли, если падальщики делятся с тобой едой.
3
Вышла сегодня гулять в последние лёгкие часы перед бурей. Она начинается с того, что при ясном небе задувает сильный ровный ветер, пару часов ничего не происходит, а потом темнеет. И уйти нужно до того, как небо окончательно отяжелеет, потому что после этого сразу бешеный ливень – с тем же сильным ветром, но уже шквальным.