Если завтра не наступит
Шрифт:
– А он? – Тамара посмотрела на сотрудника.
– Он выйдет через дверь и отправится домой. Но сначала…
Надавав Гоги хлестких пощечин, Бондарь предупредил:
– Ни звука! Будешь делать, что я тебе скажу. Вздумаешь своевольничать, так и останешься валяться на полу, со сломанной шеей. Ты меня хорошо слышишь?
– Мутели, – процедил Гоги. Найдя взглядом Тамару, обратился непосредственно к ней: – Пирши шегетси!
– Что он сказал? – дернул желваками Бондарь.
– Тебя обругал, – уклончиво перевела Тамара. – А меня… неважно.
Гоги заглянул
– Не бей меня, – попросил он, ерзая. – Извини, погорячился.
– Еще одно неосторожное слово, и я отправлю тебя охлаждаться. В морг. – Бондарь ткнул пальцем в болевую точку под ключицей пленника. Дождался, пока тот оправится от ошеломляющей боли, и холодно осведомился: – Ты мне веришь?
– Да, – выдавил из себя Гоги, начавший постепенно соображать, где он находится, что с ним происходит и чем это ему грозит.
– Набери полную грудь воздуха, – велел Бондарь.
– Зачем?
Ответ заменила зуботычина.
– Гхи!.. – глубоко вдохнул Гоги. Его глаза выпучились.
– Выдохни.
– Ф-фх…
– Еще!
– Гхи!
– Выдох, – напомнил Бондарь.
– Ф-ф-фххх…
– Вдох… выдох… вдох… выдох… Сильней выдыхай! До конца! Ну?
Побагровевший от усердия Гоги приготовился вновь наполнить легкие кислородом, но не тут-то было. Колено Бондаря уперлось ему в солнечное сплетение, выдавливая остатки воздуха. Его левая рука нырнула под отвисшую челюсть Гоги, отыскивая сонную артерию. Раскрытая правая ладонь обрушилась на переносицу. Сознание, ненадолго пробудившееся в Гоги, снова померкло. Словно фильм оборвался на середине. И это принесло облегчение. Уж очень страшное получалось кино. Лучше ничего не видеть и не слышать.
Тамара, которой было велено засечь четыре минуты, почти не сомневалась в том, что вернуть к жизни Гоги больше не удастся.
– Что ты наделал? – тоскливо спросила она, глядя на мужчину, так стремительно и неожиданно ворвавшегося в ее жизнь, чтобы разом изменить ее – изменить решительно и бесповоротно.
Мужчина, назвавшийся Евгением Бондарем, вел себя так, будто имел на это право. Он распоряжался Тамарой как своей собственностью… и она не стала бы утверждать, что ей это не нравится. Однако теперь он перешел все границы.
– Ты его убил, – прошептала Тамара. – Ты убил человека.
– Забавно, – усмехнулся Бондарь, оставшийся сидеть возле бесчувственного тела. – Был хорек, стал человек.
– Ничего смешного не вижу.
– Я тоже. Сколько прошло времени?
– Чуть больше минуты, – ответила Тамара, поражаясь тому, что до сих пор не впала в истерику или не грохнулась в обморок рядом с несчастным Гоги.
– Главное, не прозевать момент, – деловито произнес Бондарь. – Если переборщить, то в мозгу подопытного произойдут необратимые изменения. Так что следи за часами.
– Я слежу, но я…
– Не переживай. Хорек не только выживет, но и будет продолжать шнырять вокруг тебя с прежним проворством. – Бондарь сунул в рот
– Он хоть имя-то свое сумеет вспомнить? – жалобно спросила Тамара.
– Запросто. У человека существует что-то вроде оперативной памяти, которую можно обнулить. На основной программе это никак не отразится.
– Две с половиной минуты, – объявила Тамара, после чего не удержалась от укоризненного замечания: – Ты относишься к людям, как к компьютерам!
– К некоторым даже хуже, – безмятежно откликнулся Бондарь, – значительно хуже.
– Две минуты пятьдесят секунд… А если то, что ты называешь программой, даст сбой?
– Исключено. Пострадает только оперативка. Разные виды памяти управляются разными системами молекулярных механизмов. – Бондарь перебросил сигарету из одного угла рта в другой. – Они автономны. Благодаря этому человека можно превратить в зомби, а можно лишь вырвать из действительности на короткий отрезок времени.
– Осталось сорок пять секунд, – доложила нервно сглотнувшая Тамара. – Не знаю, как насчет Гоги, а меня ты из действительности вырвал.
– Иногда потрясения полезны.
– Мне и без тебя хватает потрясений! Тридцать секунд…
– Ну а со мной ты тем более не соскучишься. – Бондарь склонился над пленником, рывком оторвал его от пола и потащил к двери, распорядившись на ходу: – Открой.
– Что дальше? – спросила поспешившая на подмогу Тамара. – Пятнадцать секунд…
Бондарь прижал Гоги к стене коридора и повернул голову:
– Не отходи. Как только хорек начнет подавать признаки жизни, сменишь меня. Скажешь ему, что случайно ударила его дверью, когда выходила.
– Восемь секунд! – Тамарин голос завибрировал от напряжения.
– Наори на него и вели убираться подобру-поздорову, – отдал последние распоряжения Бондарь, занося открытую ладонь. – О том, кто его оглушил на самом деле, хорек уже понятия не имеет.
– Время, Женя!
Хлобысть! Хлобысть! Хлобысть!
Голова Гоги закачалась из стороны в сторону, переваливаясь с плеча на плечо от серии звонких оплеух.
– А! – бессмысленно произнес он, силясь поднять свинцовые веки.
Предоставив Тамаре возиться с ним дальше, Бондарь отступил в кабинет. Наконец-то у него появилась возможность закурить, и он сделал это с удовольствием хорошо потрудившегося человека.
Обмениваясь информацией и взглядами
Возвратившаяся Тамара была настолько растерянной, что не обратила внимания на сизую пелену, призрачно витающую в кабинете.
– Представь себе, – сказала она, – Гоги действительно ничего не понял. Соврал, что обронил возле моей двери мелочь, а когда я на него прикрикнула, принялся лебезить и оправдываться. Он ничего не помнит. Видел бы ты его глаза! Как у очнувшегося после наркоза.
– Глаза Гоги меня абсолютно не волнуют, – признался Бондарь, пользуясь моментом, чтобы прикурить под шумок новую сигарету. – Он ушел?