Если завтра не наступит

Донской Сергей Георгиевич

– С какой стати хорек должен напоминать кого-нибудь другого? – Тамара невесело усмехнулась.

Бондарь деликатно прикоснулся к ее плечу и тихо произнес:

– Могу я задать вам несколько вопросов? На правах старого знакомого.

– Идите за мной, – распорядилась грузинка после секундного колебания. – Тбилиси не тот город, где можно запросто общаться с русскими у всех на виду. Это чревато неприятностями.

Заинтригованный Бондарь поспешил за Тамарой, исчезнувшей за поворотом.

24

Кабинетик в конце Г-образного

коридора, где они уединились, представлял собой клетушку полтора метра на полтора, зато потолок был таким высоким, что создавалось впечатление, будто находишься на дне бетонного колодца, откуда выбраться самостоятельно невозможно. Пока Тамара кипятила воду и заливала ею скрупулезно отмеренные гранулы растворимого кофе, втиснувшийся между компьютером и подоконником Бондарь продолжал присматриваться к ней, все больше и больше убеждаясь в том, что имеет дело с настоящей красавицей, способной затмить всех тех, кого он имел счастье или несчастье знать прежде.

Ни нелепая юбка, ни порядком стоптанные сапоги на низком каблуке не могли скрыть того факта, что Тамара длиннонога и стройна, хотя по неизвестной причине маскирует это. Впрочем, причина могла быть вполне банальной: у журналистки не хватало денег на модную одежду.

– Вы замужем? – неожиданно для себя спросил Бондарь и внутренне напрягся, ожидая резкой отповеди.

Тамара поставила перед ним старенькую керамическую чашку с дымящимся кофе и только потом ответила:

– Я вдова. – Ее голос звучал совершенно спокойно и буднично. – Мой муж погиб в конце зимы. Несчастный случай, как гласит официальная версия.

Бондарь вздрогнул.

– Осторожнее, – сказала ему Тамара. – Кофе очень горячий.

Он отставил чашку:

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Моя жена тоже погибла, и это тоже произошло в конце зимы. Автокатастрофа.

– Если вы не шутите, – медленно произнесла Тамара, – то это очень странное совпадение. Павлик тоже попал в аварию. Вместе с нашей дочуркой.

– У меня был сын. – Голос Бондаря звучал глухо, как и должен был звучать в этом каменном склепе.

– Послушайте, я умею прощать многое, но только не… не… – Запнувшись, Тамара схватилась пальцами за горло. – Не смейте кощунствовать! Это бесчеловечно.

– Я говорю чистую правду.

– И то, что вы журналист, тоже правда?

– Нет, – признался Бондарь, не колеблясь ни секунды.

– Хорошо, – кивнула Тамара, пригубив жидкий кофе.

– Что я не журналист?

– Что у вас хватило мужества быть честным.

– Для этого не требуется никакого мужества, – буркнул Бондарь.

– Неужели? – невесело усмехнулась Тамара. – Тогда почему все вокруг хитрят, юлят и лгут, лгут, лгут?! – Страстно выкрикнув этот вопрос, она поспешила закрыть рот ладонью и посмотрела на дверь с таким выражением, словно за ней могли прятаться или подслушивать какие-то враги. – Страшное время, – прошептала она. – Жалкие люди.

– Если время страшное, то и люди должны быть под стать, – предположил Бондарь. – Тоже страшные.

– Ошибаетесь. Страшными бывают только сильные, а обыватели

в большинстве своем слабы и ленивы. – Тамара заглянула в чашку, как будто там крылось продолжение мысли. – Когда массам внушают, что работать честно почетно, а воровать и лодырничать – позорно, все готовы устанавливать стахановские рекорды. Но когда обывателю вдалбливают в башку, что настала пора быть подлым, расчетливым и хитрым, он с удовольствием превращается в животное. – Тамара повернулась к черному окну, в котором маячило ее отражение. – Передвигаться на четвереньках и гадить где попало легче, чем быть человеком. Мы стремимся по пути наименьшего сопротивления.

– Ну, о вас этого не скажешь, – обронил Бондарь, допивший кофе и ищущий взглядом пепельницу.

– Я такая же, как все, – невыразительно произнесла Тамара. – Продаюсь, иду на компромиссы и поступаюсь гордостью. Вот мой отец – он другой породы. И Павлик был другим, за что поплатился жизнью.

– Он был русский?

– Да. Носился с идеей возродить былое братство наших народов, вашего и моего. Выступал на митингах, писал страстные статьи, даже приступил к съемкам документального фильма про нынешнюю власть и ее проамериканскую политику.

– И что? – спросил Бондарь, прежде чем успел прикусить язык.

– Авария, – устало откликнулась Тамара. – Лобовое столкновение с грузовиком. В полиции не скрывали злорадства. Не надо было переть по встречной полосе, сказали мне. Но хватит об этом. – Она резко повернулась, пристукнув ладонью по столу. – Вы ведь не историю моей жизни явились выслушивать. Вас интересуют обстоятельства гибели Гванидзе, верно? Извините, но вы обратились не по адресу.

– Но заметку написали вы? – оторопел Бондарь.

– Под диктовку, – сказала Тамара с вызовом. – Что мне велели, то я и написала. Понятия не имею, кто такой этот ваш Гванидзе и почему его убили. А теперь уходите!

– Мне показалось, что вы хотите мне что-то рассказать.

– Ерунда! Обычный бабский заскок. Сдвиг по фазе. В кои-то веки увидела человека с нормальным выражением глаз, вот и растаяла. – Тамара порывисто встала, едва не задев головой настенную полку. – Когда вокруг сплошь кобели, хорьки да боровы, то поневоле станешь на мужчин заглядываться. – Она указала подбородком на дверь. – Прошу! Не заставляйте меня повторять дважды.

Все это было так неожиданно, что у Бондаря от негодования перехватило горло.

– Послушайте, вы, жертва обстоятельств с глазами лани, – прошипел он, выбираясь из своего закутка и яростно размахивая зажатой в руке сигаретой, – ни к чему было разводить всю эту философскую бодягу, чтобы под конец отшить меня, как какого-то ресторанного ловеласа! Гванидзе – террорист, садист и убийца, которого покрывают грузинские власти. Я не верю в его скоропостижную смерть и доберусь до него во что бы то ни стало, даже если его действительно придется вытаскивать из-под земли. – От полноты чувств Бондарь ударил себя кулаком по бедру. – Сколько бы ни прятался ваш Гванидзе, а от ФСБ ему не уйти! Понятно? Понятно, я спрашиваю?