Если завтра не наступит

Донской Сергей Георгиевич

Скорее да, чем нет, решила она, вяло пощипывая хачапури. Внутри нее не прекращалась борьба. Какая-то часть мозга американки призывала ее схватить сумку и бежать из гостиницы, невзирая на приказ Барри Кайта. Вместе с тем ее подмывало немедленно улечься на кровать и посмотреть, что из этого получится. У нее никогда не было секса с русскими. Правда ли, что в постели они необузданны, требовательны и нетерпеливы?

– У тебя есть муж? – поинтересовался Бондарь, откладывая лепешку и вытирая губы салфеткой. – Дети?

– Мне двадцать пять лет в настоящий момент, – ответила Лиззи, тщательно подбирая слова. – Рано жениться, рано иметь семья. Нельзя сломать карьера.

– Тогда выпьем за твою карьеру.

– Я

не люблю алкоголь.

– Придется полюбить, – невозмутимо заявил Бондарь, откупоривая бутылку. – Я не привык пить в одиночку.

– Я слышала другое, – призналась Лиззи. – Все русские мужчины пить без пробуждения… in black mood… по-черному.

– Если это правда, то тебе не повезло.

Прихватив с подноса пару стаканов, Бондарь отправился в ванную комнату, оставив Лиззи гадать, какой смысл кроется в его последней туманной фразе. Она плохо воспринимала недомолвки, намеки и иронию. Всякого рода двусмысленности и метафоры не укладывались у нее в мозгу.

Лиззи машинально провела по волосам, озаботившись, впрочем, не столько внутренним содержанием головы, сколько тем, как выглядела она снаружи.

Начитавшись всяких ужасов про бытовые условия, ожидающие ее в дикой горной стране, кишащей бактериями и паразитами, американка коротко остриглась перед отъездом и до сих пор не могла свыкнуться со своим новым имиджем. Прежде у нее были пышные каштановые локоны, на которые тратилась десятая часть личного бюджета и примерно такая же часть всей сознательной жизни. Шкафчики в спальне и ванной комнате Лиззи были до отказа набиты всевозможными средствами ухода за волосами: шампунями, кондиционерами, бальзамами-ополаскивателями, масками, лосьонами, смываемыми красками, несмываемыми красками, гелями для укладки, суперстойкими лаками, пенками и муссами, завивателями и развивателями. Лиззи не смущало, что в результате ее прическа содержит больше химических элементов, чем их насчитывается в таблице Менделеева. Не удовлетворяясь этим, она ежедневно пускала в ход хотя бы один из трех суперсовременных фенов, не забывая также про щипцы для завивки и электрические бигуди, не говоря уж о бесчисленных щетках, щеточках, расческах, гребнях, заколках, прихватках, ленточках и прочих хитроумных приспособлениях.

Зато все остальные волосы, растущие вне головы, Лиззи изничтожала с маниакальной основательностью, чуть ли не ежедневно выбривая ноги, подмышки и те части тела, которые американские женщины уклончиво именуют «областью бикини». Каждая грузинка с волосатыми ногами выглядела в глазах Лиззи отъявленной лесбиянкой, а грузинские мужчины являлись для нее чем-то вроде косматых йети, принимать ухаживания которых было противоестественно.

И потом этот запах, витавший над аборигенами!

На родине Лиззи любые естественные человеческие запахи считались отвратительными или же как минимум неприличными. Их давно вытеснили ароматы парфюмерии. Подмышки (или же, изящно выражаясь, подручные области) без конца сбрызгивались дезодорантами, рот прополаскивался, в каждом помещении размещались освежители воздуха, в машинах висели емкости с благовониями, а в туалетах – рулоны ароматизированной туалетной бумаги.

Мысль о том, что секс с малознакомым мужчиной может произойти вопреки нормам гигиены, оказывала на Лиззи удручающее воздействие. Как будущая разведчица, она морально готовила себя к беспорядочным половым связям, однако они ее не вдохновляли. Тем более теперь, когда за стеной раздавался плеск воды, пущенной Бондарем явно не только с целью вымыть стаканы. Он принимает душ? А что, если этот крэйзи рашн ввалится в номер в чем мать родила и потребует немедленной близости? У Лиззи пересохло горло, но зато увлажнилась «область бикини», что заставило ее ощутить

себя крайне порочной и достойной порицания. Интимная жизнь не являлась для нее запретным плодом, однако здесь, в захудалом гостиничном номере, намечалось нечто такое, о чем не пишут в специальных руководствах и дамских журналах. Пригодится ли Лиззи тот небогатый практический опыт, который у нее имелся? Она ведь даже толком не видела голого мужчины в натуре, поскольку занималась сексом либо в темноте, либо на заднем сиденье автомобиля. В штате, где выросла Лиззи, за снятый на пляже лифчик можно было запросто угодить в кутузку, а мужские купальные трусы представляли собой нечто вроде укороченных штанов. И вдруг – такое.

Эх, знать бы наверняка: какое – такое…

22

При виде вошедшего Бондаря американка издала непроизвольный горловой звук, напоминавший писк мышонка, угодившего в когти ястреба. Однако паника оказалась преждевременной. Русский был полностью одет, хотя на его черных волосах блестели капельки воды. Стаканы, поставленные на стол, тоже были мокрыми. Наполняя их до краев, он насмешливо посмотрел на Лиззи:

– По-черному, говоришь? Беспробудно? – Бондарь со стуком отставил почти опустошенную бутылку вина. – Что ж, самое время выяснить, насколько справедливо твое мнение о русских мужчинах.

– Я уважать чужие обычаи, но пить не буду, – твердо произнесла Лиззи.

– Мне поискать другую собутыльницу? Это я мигом, только потом не обижайся.

– Неужели обязательно начинать знакомство с liquоr… с выпивки?

– Всенепременно! – отрезал Бондарь.

– Как ты сказал?

– Я сказал: залпом. До дна.

Придерживая пальцем донышко стакана, он бесцеремонно помог американке справиться с задачей. Ожидая, что у нее перехватит дыхание или начнутся спазмы отвращения, Лиззи застыла. Ощущение оказалось на удивление приятным. Вино было кисловатым, но очень вкусным.

– Немножко как шампань, – прокомментировала Лиззи, облизывая влажные губы. Собственный язык казался ей бархатным.

– Настоящее сухое вино лучше любого шампанского, – заверил ее Бондарь.

– Но чуть-чуть слишком кисло.

– А как ты хотела? Тут всего треть процента сахара.

– Зачем так мало?

– Потому что сухое вино не может быть сладким по определению, – усмехнулся Бондарь. – Мы с тобой пьем не что-нибудь, а «Мукузани», одно из лучших красных вин, существующих на свете.

– Сколько оно стоит? – оживилась Лиззи, с интересом приглядываясь к ароматной темно-гранатовой жидкости, наполняющей ее стакан.

– Выпей и оцени.

Бондарь показал, как это делается, после чего, не спросив разрешения, задымил как паровоз. Лиззи подумала, что рискует заработать рак легких, но это ее почему-то не испугало. Она лишь встала, чтобы пошире открыть форточку, однако это произошло не раньше, чем ее стакан опустел. Словно по волшебству, сказала себе Лиззи. Ее обревшая самостоятельность рука потянулась к пачке «Монте-Карло» и поднесла извлеченную оттуда сигарету к поднесенной Бондарем зажигалке.

– Я не курила очень, очень давно, – услышала Лиззи свой голос. – Со времен мэриджуана-пати в кампусе… – Дым заставил ее закашляться. – Плохой табак, – сказала она между двумя затяжками. – Очень плохой.

– Зато вино превосходное, – парировал Бондарь, щедро наливая «Мукузани». – Выпускается с 1888 года, если я не ошибаюсь. Его изготавливают из винограда «Саперави» и выдерживают в дубовых бочках не менее трех лет. Незаменимое дополнение к сыру или баранине со свежими овощами.

– Хочу есть, – заявила Лиззи, неумело гася окурок. Стакан с рубиновым вином незаметно перекочевал в ее правую руку. – Приглашаю тебя в ресторан, Джеймс.