Если завтра случится
Шрифт:
— Да я не про это, — до меня наконец доходит. — Ты их поджимала странно, тянула ногу вверх. Мне так мотать неудобно.
— Конечно тянула! — восклицает звонко.
— Зачем? — искренне не понимаю.
— Затем, что я ото всех их прячу, — возмущается она недовольно.
«Ото всех их прячу». Забавно.
— Всё, Зарецкая, конец цвета! Я видел твои кривые пальцы, потрескавшиеся ногти, натоптыши и мозоли!
— Обязательно перечислять все дефекты? — хватает шерстяной
— Обещаю, что никому не расскажу, клянусь, — усмехаюсь, захлопывая аптечку. — Тебе поесть пора и выпить лекарства. Пойду разогрею воду в чайнике, ты пока проверь температуру.
Встаю, собираюсь уйти, однако, услышав, как шмыгает носом, оборачиваюсь.
— Ты плачешь, что ли?
— Нет, — по привычке отползает к стене и опирается спиной о ковёр.
Нет? Ага, как же!
— Если что, я пошутил. Не воспринимай мои слова всерьёз. Про мозоли и остальное, — поясняю на всякий пожарный.
Женщины — ранимые существа. Помню, наша русичка частенько нам про это задвигала, когда мы ссорились с нашими девчонками.
— Зарецкая…
— Угу, — прячет лицо в ладонях.
Чё за фигня? Не пойму, из-за чего так расстраивается?
— Ты ж, блин, балерина! У тебя пальцы постоянно в этих ваших херовинах зажаты.
— Это называется пуанты, — поправляет меня, вытирая слёзы рукавом старомодного свитера.
— Вот да, точно. Пуанты.
Знал же, просто забыл.
— Тебе противно было на это смотреть? — подняв голову, спрашивает она вдруг.
«Противно смотреть» Формулировка, конечно.
— Нет, — отвечаю я честно.
— А что почувствовал? — не отстаёт она.
Что почувствовал…
Капец, у нас диалог неординарный.
— Мне стало тебя жаль, — пожимаю плечом. — Оно же, видимо, на постоянку так, заживать не успевает. Постоянно плясать в этих черевичках надо…
Смотрим друг на друга. Она, вроде, успокаивается. Не знаю, верит или нет, но я говорю ей правду. Я испытал своего рода сострадание, если можно так выразиться.
— Мой жених, случайно увидев мои пальцы на пляже, сказал, что это ужасно, — признаётся она, опуская взгляд.
— Это который старый? — уточняю, когда в памяти всплывает бугай кавказской национальности. — Франт в пиджачке и брюках?
— Он не старый, вообще-то, — краснея, поджимает ноги к груди.
— Но старше тебя прилично.
— Почти на одиннадцать лет.
— Говорю же, старый, — повторяю, продолжая стоять на своём.
— В современном мире для мужчины и женщины это — нормальная разница, — поджимает губы.
— Ну как сказать…
Рядом с этим рослым, крупногабаритным мужиком она выглядит совсем юной.
— Амиран не жалует балет… — зачем-то рассказывает,
— Я думаю, слишком много вопросов сегодня.
На последний отвечать точно не хотел бы. Как и обсуждать свои впечатления от балета, увиденного впервые. В её же исполнении.
— Я за кипятком. Доширак ела когда-нибудь, принцесса? — останавливаюсь у двери.
— Представь себе, вообще-то ела, — доносится мне в спину.
Касаюсь ручки. Улыбаюсь.
Столько лет прошло, а она до сих пор помнит…
Глава 9
Эдуард Зарецкий
— Эдуард Сергеевич, можно?
— Да, — потираю переносицу и поправляю пиджак.
— Кхм… — Ордовский покашливает и как-то странно жмётся, что на него не совсем похоже.
— Чего встал? Проходи, — киваю в сторону кресла, что стоит напротив.
— Там… Вы только не волнуйтесь, — предостерегающе выставляет ладони вперёд.
Фраза «вы только не волнуйтесь» — это по-любому знак того, что новости хреновые.
— Да говори ты уже, Дима! — начинаю злиться и выходить из себя. Терпеть не могу подобные паузы.
— Охрана обнаружила подкинутую во двор посылку.
У меня от его слов озноб ползёт вдоль позвоночника.
Сглотнув, напрягаюсь всем телом.
— И что там? — буквально заставляю себя спросить. В голове уже с десяток вариантов. Причём один хуже другого.
— Диск.
— Диск…
Его ответ и радует, и тревожит одновременно.
— Поехали, — резко поднимаюсь. — Бурунову позвонили?
— Да, Михалыч набрал его сразу после того, как ребята вскрыли пакет. Тот проорался, потребовал ничего не трогать. Уже едет туда.
— Ясно, — закрываю кабинет на ключ.
— Эдуард Сергеевич, ой, а вы уже уходите? — секретарша испуганно роняет зеркальце из рук и сгребает под стол свой бездонный саквояж с косметикой.
Размалевалась как проститутка. Хотя почему как? Проститутка и есть.
— А я исправила то письмо, которое утром приносила, — произносит с гордостью. — Ну, учла все ваши замечания.
— Достижение, Таня. Прошло десять часов.
— А, тут ещё пришёл факс от Рахимова… — протягивает мне листок.
— Когда? — вырываю бумажку из её пальцев. — Три часа назад? Тупая сосущая голова! Я просил сообщить мне сразу же!
Дура безмозглая! Годиться только для того, чтобы на коленях стоять. Это единственный её талант.
— Я просто…
— Уволена. Собирай свой манатки. Чтобы завтра же ноги твоей тут не было!
— Но Эдик… Эээдуард Сергеевич, — блеет, глядя на мою перекошенную от гнева морду. Сперва бледнеет, затем в секунду покрывается красными пятнами.