Есть что скрывать
Шрифт:
Марк отвернулся от окна. Почти все пространство комнаты занимали больничная кровать, громоздкое инвалидное кресло Лилибет, кислородные баллоны, комод и старое кресло-качалка его отца – повернуться тут было практически негде. Свободное место занимали упаковки подгузников, ведро для использованных подгузников и всякие аксессуары для ухода за младенцами. Вот только Лилибет была не младенцем, а ребенком, который все время рос, – единственная постоянная величина в жизни ее родителей. Она не говорила, хотя могла видеть и слышать. Она не ходила, хотя могла двигать
Когда он подошел к кровати, Лилибет замычала. Он склонился над дочерью и вытер ей лицо чистой салфеткой.
– Поднять? – спросил Марк, и из ее горла вырвались булькающие звуки. Он поднял спинку кровати. – Какие планы на сегодня, малыш? День рождения? Поход в зоопарк? В музей мадам Тюссо, посмотреть восковых людей? В библиотеку? В магазин за нарядным платьем? Девочки в твоем возрасте устраивают вечеринки на день рождения. Тебя уже приглашали? А кого ты хотела бы пригласить на свой? Эсме? Она бы с удовольствием пришла.
Нечленораздельные звуки в ответ. Он заправил ей за уши тонкие волосы и позволил себе помечтать. Это гораздо приятнее, чем думать о будущем. Мечты были грустными – впрочем, как всегда. Мысли о будущем пугали.
– Мне очень жаль. – В дверях стояла Пит, прижимая полотенце для рук к тому месту на футболке, где было пятно.
Марк перевел взгляд на жену и по ее лицу понял, что она слышала его слова, обращенные к дочери.
– В этом никто не виноват, – сказал он.
– Только она – не «это». Во всяком случае, для меня.
Марк выпрямился.
– Ты же знаешь, что я не имел в виду Лилибет.
Пьетра посмотрела на дочь, потом на мужа.
– Знаю, – признала она и опустила руку, плечи ее поникли. – Прости. Иногда мне просто хочется сказать какую-нибудь гадость. Не понимаю, откуда это берется…
– Тебе тяжело. Ты измучилась.
– Это ты измучился. Я утратила то, что ты во мне любил.
– Неправда, – возразил Марк, хотя они оба знали, что она права. – Нам выпал трудный путь, Пит. Вот и всё. Никто не виноват.
– Я бы не винила тебя, даже если бы было за что. – Она вошла в комнату, встала рядом с ним у поднятого поручня больничной кровати, накрыла ладонью его пальцы и посмотрела на дочь. Лилибет как будто изучала их, хотя взгляд у нее был несфокусированным. «Интересно, что она видит?» – подумал Марк. – Мы обе висим на тебе тяжким бременем.
Он слышал эту фразу уже много раз. Ответить на нее можно было сотней разных способов, но Пьетра хотела слышать только один.
– Не знаю, что я делал бы без двух моих девочек, и больше не будем об этом, ладно?.. Ты завтракала?
– Нет еще.
– Может, что-нибудь поедим?
Ее взгляд автоматически переместился на дочь. Марк подавил раздражение и постарался, чтобы голос его звучал как можно мягче.
– Она может побыть одна пятнадцать минут, Пит. Ночью ты оставляешь ее дольше, – сказал он и тут же подумал, что совсем ненамного. Пит вставала к дочери всю ночь, страшась мысли, что Лилибет перестанет дышать, пока ее мать спит, хотя в этом случае включился бы сигнал тревоги и они могли бы дать девочке кислород.
– Я побуду с ней. Иди завтракать. Я скоро приду.
Марк знал, что несколько минут назад, прежде чем выйти из комнаты, она уже проверяла состояние дочери, но ничего не сказал. Пит ничего не могла с собой поделать. Она должна была что-нибудь записать – все равно что – на планшете в изножье кровати. Сам он не взглянул на записи, когда входил в комнату, а направился прямо к окну, но в этом не было необходимости. Планшет – памятник ответственности Пит и ее чувству вины за то, что случилось с их дочерью. Хотя она ни в чем не виновата. Она была виновна лишь в том, что являлась человеком, хотела самого лучшего для Лилибет, для их брака, для него. Тот факт, что все это почти достижимо, – просто гримаса судьбы.
Он послушно пошел на кухню, достал три пакета с кашами и выбрал один наугад. Потом вытащил из холодильника молоко. Аппетита не было, но Марк знал, что должен поесть. В противном случае Пит использует это как предлог, чтобы не есть самой. А ей, бог свидетель, нужно хорошо питаться. Она и так уже похожа на скелет.
Он ел стоя, прислонившись к сушилке, и слушал, как Пит объясняет Лилибет, куда идет мама, как долго будет отсутствовать и чем они займутся потом.
– Мама собирается тебя искупать, милая, устроить настоящую ванну. Я вымыла тебя, но, когда ты так какаешь, этого недостаточно. Ты знаешь, родная, что я имею в виду. – Разумеется, Лилибет не знала и никогда не узнает… и что, черт возьми, они будут делать, когда она войдет в подростковый возраст, потому что…
Звякнул мобильный. Марк взглянул на сообщение. Тяжелое утро?
Немного, ответил он.
Ответ пришел не скоро. Сочувствую. Мое сердце с тобой.
Но ему этого было мало. Он хотел ее всю, хотел жизнь, которую они могли бы с ней иметь, будь это возможно. До скорого, только и смог ответить он.
Скоро – это максимум, что она была готова ему дать.
– Теперь Поли? – спросила появившаяся в дверях Пьетра. «Интересно, – подумал Марк, – что она прочла на лице?» Жена улыбалась. Искренне или притворно? Теперь он уже не понимал. – Наверное, приглашал выпить пиво после работы?
– Ага. Что еще от него ждать?
– Иди. Я тут сама справлюсь. Вечером все равно придет Грир. Попрошу ее принести какой-нибудь китайской еды.
– Я и так почти не бываю дома.
– Вовсе нет. Ты должен заботиться о себе, Марк. Ты не сможешь заботиться о нас, если махнешь рукой на себя.
– Ну да, кто бы говорил…
– Я в полном порядке.
А вот это неправда. Они оба знали, как давно она не в порядке.
– Ладно… может, часик. Всего час, – сказал он.
– Не меньше двух, – возразила Пит.