Есть на Волге утес
Шрифт:
— Что мне делать теперь?
— Переночуй у нас. Куда сейчас, на ночь глядя? Поди, коня умучила, да сама застыла. Утром поезжай домой, к сироткам своим.
— Место укажи.
— Да тут и ночуй. Вон на печи свободно. Согреешься, уснешь. Может, голодна? Да что я спрашиваю, ве-стимо голодна. Садись за стол.
Алена сбросила шубейку, сыскоса глянула на Мирона, села.
— А ты сам-то женат?
Мирон ничего не ответил, кивнул на миску с кашей, ешь, мол. Потом заговорил тихо:
— Когда сказали мне, что ищет меня жонка по имени Алена, я шибко возрадовался. Любил я одну, ее тоже Аленой звали. На тебя похожая была. Про атаманл Алену, может, слышала?
— Были слухи.
— Ее в срубе сожгли. Я подумал, что она спаслась и вот...
— Говоришь, я на нее похожа?
— Очень. Но не она.
— Жалко.
— Уж не заменить ли ее думаешь? Напрасно. Он,* вот тут, — Мирон указал на грудь, — и не уйдет никогда.
— Что ты, атаман. Я не к тому.
— А к чему?
— Ты вот Илью Ивановича продолжил, а атаману Алене продолжения нету. А надо бы деяния ее не прерывать тоже...
— Постой, погоди! Я мысль твою понял! Но у тебя же сирот двое.
,—'Не в них суть. Сироты с матерью моей остались. Смогу ли войско водить? Ведь повариха я, не более того.
— Это пустое! — Мирон встал с лавки, прошел к двери, вернулся. — Мы тебе есаулов толковых дадим.
Научим всему. Оставайся! Завтра я малый круг соберу, выдам тебя за атамана Алену. Пусть недруги наши знают—мы в огне не горим и в воде не тонем. Согласна?
— Все люди за волю бьются. А мне с какой стати в стороне стоять?
Утром малый круг порешил: Алену поставить атаманом над пятью сотнями, есаулом к ней приставить Миньку-кузнеца, кузьмодемьянца. Он, перво-наперво, увел Алену в лес и мучил ее там до вечера: гонял в седле по снежным тропам, учил саблей на скаку срубать мутовки с молоденьких елей.
А когда Мирон увидел ее в мужском одеянии, с саблей на боку, да с пистолем за поясом, — сердце у него заныло. Повариха была похожа на Аленку необычайно.
Неделю спустя послали ее пять сотен в дело. О том, что Алена — бывшая повариха, знали человек шесть, не более. То есть, все те, кто знал в лицо ту, иную. Для остальных она была восставшей из плена Аленой. Это пошло на пользу делу. Повстанцы шли в атаку смело, и слабо укрепленная Устюжская крепость пала. Правда, потом сотни откатились назад по приказу Мирона Му-марина, но этот поход вселил в Алену не только уверенность в себе, но и какую-то небывалую отвагу.
А по далекой северной стороне от Кологрива до Вятки, от Тотьмы до Сухоны, от Устюга до Кузьмодемьянска покатились слухи об огненной женщине-атамане по имени Алена, которая вышла невредимой из огня в Темникове и снова водит ватаги.
После боя Мирон позвал Алену к себе.
— Про сироток своих думаешь?
— Думаю, атаман.
— Бери сотню, сходи в Усолье. Тихо сходи. Вот тебе пятьдесят рублей, это все, что у меня есть покедова, отвези им.
— Спасибо, атаман.
Панька Замятин от обиды, что деньги за поимку атамана из его рук уплыли, запил. Он не вылезал из кабака, благо, что кабатчик поил его задаром.
В одну из ночей Панька засиделся в кабаке допоздна. Питухов уже не было совсем, все разошлись по домам, за столом сидели только двое: Ивашка-кабатчик да Панька.
— Я знаю, Ивашка, что ты руки нагрел предостаточно. Ты, я чаю, на Илейку-атамана списал не менее сотни, поделился бы.
— Видит бог — что взяли, то и отписал. Может, прибавил самую малость, но мы ее уже вместях с тобой пропили. Слышь-ко, кого-то еще бог несет. Щеколда в сенях брякнула.
Дверь распахнулась, на пороге казак с саблей на боку, с пистолью в руках. За ним трое с ружьями. Панька было вскочил, но казак строго упредил:
— Сядь, прикащик! И руки вздыми кверху. И ты, кабатчик, вздыми.
— Аленка! Повариха! — У Ивашки сразу застучали дробно зубы.
— Была повариха! — Алена села на другом конце стола. — А теперь я атаман ватаги и Ильи Ивановича жена. Он' ныне в Судае сидит и послал меня к вам за расчетом. Собирайтесь оба, и чтоб без шуму!
Панька зло сверкнул глазами, откинул ногой скамейку, ухватился за край стола, хотел бросить его на Алену, но не успел. Пистоль выстрелил, и Панька, охнув, повалился набок. Ивашка нырнул за прилавок, там у него хранилось ружье, но тож^ не успел. Двое Аленкиных спутников подскочили к прилавку и враз взмахнули саблями.
Миронко объявил: кто бывал на Соли Камской —
прийти к атаману. Пришел сотник Трошка Торопов, сказал, что был в Соликамске в прошлое лето.
— Крепость видел? — спросил Мирон.
— Смотрел. Смех один, а не крепость. На дрова и то не годитца.
— Пушки есть?
— И не бывало. С полсотни стрельцов вшивых, да и те бегут..
— Ну, пушки мы свои возьмем. Крепость срубим.
— Ты туда итти, атаман, думаешь? — Трошка от удивления вытаращил глаза.
— Малый круг решил.
— Так ведь не дойти! Туда, атаман, если напрямую, считай, восемьсот верстов, а иттить придется через Хлы-нов — вся тыща наберется. Мы не только пушки, мы портки растеряем. Там на сотни верст ни одной избы— чем кормитца будем? Нет, Соликамск — дело пустое.
И стал Мирон думать. Конечно, если собраться человек десяток, да ко-ньми, то дойти можно. Скрыться от виселицы там самый раз — ни одна собака не найдет. Но как людей бросить, и как дело? Настанет весна, люди куда-то собираться должны, к одному месту приставать, а где это место? Нет, надо совет собирать. На совете ветлужанин Федька Ронжин указал на город Великий Устюг. Он там когда-то жил. Во-первых, сто верст —это не тысяча, во-вторых, там крепость справная, если взять ее, то вполне до весны можно отсидеться. Но тут же Федька упредил — воеводой в Великом Устюге думный дворянин Иван.»Иваныч Ржевский — хитрый, бестия, осторожный и дотошный. Его перехитрить—дорого стоит.